Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Дрезинь направился к капитану. Добром или силой, но надо заставить Вилсона лечь на другой курс.

Нордэкис оторвался от карт и подошел к компасу.

— Сколько еще осталось? — спросил Галениек. Нордэкис хотел было ответить, но заметил, что матрос курит. Минуту поколебался, но все же не выдержал:

— Товарищ Галениек, может быть, потрудитесь объяснить мне, почему вы курите у штурвала?

— А что, нельзя разве, товарищ штурман? — Галениек выпустил клуб дыма. — Раньше запрещалось, теперь запрещается, на кой черт тогда эти новые порядки?

Нордэкис пожал плечами.

— Не знаю, быть может, теперь разрешено. Хотя лично я не разрешил бы. Не обижайтесь, товарищ Галениек, но, по-моему, у вас слишком вульгарное представление о новых порядках… На румбе?

Галениек доложил компасный курс.

— Так держать! — сказал Нордэкис и принялся разгонять рукой дым. — Я их представляю совсем иначе. Теперь перед людьми открываются совершенно новые возможности. О каких раньше мы даже мечтать не смели. Вы знаете, что я окончил университет?

— Впервые слышу. — Галениек снова сунул в рот папиросу. — Какой же черт дернул вас взять курс на море?

— По всей видимости, черт здесь наиболее подходящее слово. В то время я свой диплом мог употребить разве что на… Впрочем, обойдемся без грубых выражений. А теперь я получу работу по специальности. Я останусь на берегу вместе с женой и сыном! Вы представляете себе, что это будет за жизнь?

— Не верю.

— Что получу работу? Неужели вы действительно не понимаете, что теперь все будет по-другому? Теперь…

— Вы тоже стали другим, товарищ штурман, — сказал Галениек.

Больше он не сказал ничего. Нордэкис посмотрел на циркуль, который держал в руках, на картушку компаса, слегка покачивающуюся в котелке, на иллюминатор, за которым сиял, точно полная луна, топовый огонь.

— Возможно, вы правы. Нелегко будет без моря, — вздохнул он. — А вы, товарищ Галениек, разрешите поинтересоваться, что собираетесь делать дальше?

— О, у меня дел по горло! Первым делом мне надо сбегать к одному трактирщику. Этот буржуй в прошлый раз вышвырнул меня на улицу. Если бы я ему не заплатил, тогда не обидно. А то ведь за то, что пел «Лам-ца-дрица-ца-ца». Даже Цепуритис говорит, что она не революционная. Теперь он запоет у меня другую песенку! А тогда пойду в гости к Квиесису. Положу ноги на стол и скажу: «Ну, господин патриот, понял теперь, что такое власть трудящихся?»

— Грубо! — покачал головой Нордэкис. — Пройдет еще порядочно времени, пока вы сами поймете это.

— А куда мне торопиться? — усмехнулся Галениек. — Пока дотащимся от Сантаринга до Риги, всему еще выучусь.

Галениек выпустил из рук штурвал, чтобы прикурить потухшую папиросу, но тут же снова схватился за ручки. В двери стоял капитан.

Не произнеся ни слова, Вилсон вырвал папиросу у Галениека изо рта. Швырнул на пол. Растоптал.

— Не спите, товарищ капитан? — спросил Нордэкис. Вилсон не ответил.

— Курс? — потребовал он. Нордэкис доложил.

— К черту этот курс! Галениек, право на борт! На борт, говорят тебе! — Вилсон сам ухватился за штурвал и крутанул его с такой силой, что только спицы замелькали. — Черт его знает, не судно, а карусель какая-то. То налево, то направо, то туда, то обратно…

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Идем назад в Ригу.

— В Ригу, товарищ капитан? — недоумевал Галениек. — Но мы ведь решили…

— Много чего вы нарешали! Кошке под хвост! И никаких товарищей здесь нет, зарубите себе это на лбу, есть только новые господа. Конечно, может, у товарища Дрезиня есть основания так поступать, — добавил он, желая несколько смягчить впечатление от своего выпада.

— Основания! Кто он такой, что у него свои основания? Мы решили, а он нам в рожу плевать! Это наша власть или его личная диктатура?

— Взять штурвал! — прикрикнул Нордэкис на разбушевавшегося Галениека.

— Пускай крутит тот, кому больше всех надо! — отрубил Галениек. — Я ему не слуга.

Нордэкис пожал плечами и, взяв штурвал, положил руль на курс. Он ожидал, что капитан разозлится и приструнит матроса. Молчание Вилсона означало, что в душе он согласен с Галениеком.

— Извините, товарищ капитан… — заговорил Нордэкис.

— Осточертели мне ваши деликатные фразочки, — прорычал Вилсон. — Вам тут не салон, а морское судно.

— Именно это я имею в виду, — твердо произнес Нордэкис. — И потому Дрезинь на этот раз поступил правильно, ни у кого не спрашивая совета. Я очень рад, что «Тобаго» пойдет прямым курсом на Ригу…

— У вас на уме только ваша Алиса или как там окрестили эту писклю… Успеете еще, нанянчитесь, любящий папаша! А для меня груз в трюмах важнее ваших пеленок, понятно? За груз отвечает капитан, и я при любой власти обязан доставить его в Сантаринг!

— Капитан в первую очередь несет ответственность за судно.

— И потому можно орудовать за его спиной? Поднять среди ночи с постели и запросто приказать…

— Извините, товарищ капитан, но я, как и вы, полагаю, что у Дрезиня были веские основания не посчитаться с морским этикетом. Лучше пусть грузополучатели останутся без груза, чем мы без судна.

— Вы так считаете? — уже совсем спокойным голосом переспросил капитан Вилсон.

Квиесису никогда не удавалось заснуть раньше часа или двух ночи. Даже в лучшие времена. А теперь и подавно. От непрестанного курения во рту стояла горечь. Эта папироса последняя. Докурит и — спать.

Квиесис взглянул на струйку дыма. В неосвещенной каюте она казалась совсем белой. Белой и прямой, как дорога, которая постепенно расширяется. Как хорошо, что Алисонька вместе с ним на судне! Ничего больше не связывает его с Латвией — ни семья, ни имущество. Он чувствует себя еще достаточно молодым, чтобы найти в Сантаринге свою вторую родину…

Корпус судна дрогнул. Квиесис подбежал к иллюминатору. Ему почудилось, будто волны стали разворачиваться и менять направление. Нет, море оставалось на месте. Квиесис все понял. Разворачивалось судно. Его нос уваливал в обратную сторону от Сантаринга. Внезапно, без предупреждения, даже без митинга. Для этого может быть единственный повод — Дрезинь догадался о смысле телеграммы. Понял, что в Сантаринге игра будет проиграна.

Теперь проиграна его, Квиесиса, игра. Повертывается не только «Тобаго». Повертывается вся жизнь, его жизнь. Сердце вдруг стало останавливаться. Пришлось ухватиться за стол. Судно меняет курс. В Сантаринг не попасть. «Тобаго» не вернуть. Сердце забилось снова. Вяло, с перебоями. Круговорот крови возобновился. Вместе с жизнью возвращалась надежда. Слабая, но все-таки надежда. Надо переговорить с Алисой. Сию же минуту. В ее жилах тоже течет кровь Квиесисов…

— Алиса, нам надо поговорить, дорогая. — Эту фразу Квиесис повторял, как молитву. Повторял до тех пор, пока Алиса не проснулась. Рукой она заслонила глаза от яркого света.