Антон Французов - Нешкольный дневник

Подъехали мы на заказ ровно в полночь, как сейчас помню. У «Карусели» с потухшими фарами стояло несколько машин, в одной из них сидел худой лохматый парень, в котором Генчев признал водилу одной из конкурирующих контор. Тот ему сказал, что «приема» нет, но что подобрались в «Карусели», какие-то сексуальные монстры, уже пятый эскорт вызывают. Но платят, кого отбирают если. Вроде как гуляют знакомые Феди Федорчука, начальника бригады охраны: он из всех «секьюришек» один, друзей принимает и вот развлекает.

— Откинулись на днях, — сказал он вполголоса Генычу. Я расслышала, но тогда смысла сказанного не просекла. А следовало бы.

Против всех правит Геныч меня не оставил в машине, чтобы проверить, все ли чисто и действительно заказ на «прием» не тянет. У них с Федорчуком все на доверии было, так что он сразу меня повел.

Заказчики в сауне сидели, за столом, разной хренью заваленным. Странный стол был: с дорогущим коньяком соседствовала паленая водка, а на гору блинов с красной и черной икрой и сметаной накинули квелой капусты, которую уважающая себя свинья и жрать-то не будет. Трое их было: Федя Федорчук, я его и раньше у нас в конторе видела, здоровый такой бычара с тату на плече, мрачный он сидел, расцветал тифозными такими розочками на щеках. Двое других на зэковщину мутную смахивали — небритые, с синими наколками, глаза как две щелочки, у одного шрам косой через все лицо, рот перекривился, и оттого похож этот расписной дядя на экспонат из питерской Кунсткамеры. Федя Федорчук и тот, что со шрамом, смолчали, когда мы вошли с Генычем, а третий затеребил свои причиндалы, он голый был совсем, заорал высоким, бритвенным голосом:

— А, соску еще одну пригнали! — Лицо у него синее было, как от удушья. — Ты, фраерок, образом не свети, все, базарю, глянцево будет, — кивнул он Генычу, который к ним вплотную подошел и разглядывал клиентуру.

Мне все это сразу не понравилось, особенно если учесть, что мужик со шрамом не пьяный был, а вмазанный скорее — глаза совсем безумные. Геныч, кажется, то же самое испытывал, потому что сказал Федорчуку:

— Я, Федя, тебя знаю, у нас с тобой всегда все, как говорится, пучком было… да только давай сразу обговорим.

— Гости мои не нравятся, что ли? — буркнул тот, и я подумала, что и ему самому гости, видно, не нравятся. — Не гнои базар, сутер, оставляй телку, бобы хавай и вали.

Геныч насупился:

— Ты, Федя, не понял. Если ты вздумал групповичок зарядить, так с Катькой это не прокатит, сам знаешь. Она не «сикуха» какая-нибудь.

— На себя беру ее, — ответил тот, — на два часа. Базарю. Пишусь, бля.

— А гости твои как же?

— А на гостей в сауне еще есть шмары, — сказал Федорчук и выпил стакан водки, а потом вдруг врезал кулаком по столу так, что подлетели стаканы и тарелки, и заревел: — Ты, сутер, непонятки не косорезь, бля! Тебе лавэ платят, чтобы ты телок по заказам раскидывал, а не пел нам тут сладко, как Муслим Магомаев!

Геныч оторопел, я видела. Никогда еще с ним Федорчук так не разговаривал. То, что начальник местной охраны был пьян, это ничего, и раньше он по ночам не чаи гонял. Геныч подобрался весь, голову в плечи въежил и заговорил осторожно:

— Федя, ты меня знаешь. У нас правило: один клиент — одна девочка. Групняк не обслуживаем. Кому-кому, а тебе это хорошо известно.

— Попалился Федорчук, — хмыкнул мужик со шрамом, щуря на меня остекленелые глаза, — с проститутского мясца купоны стрижешь? Не в падлу так керосинить, что…

В этот момент открылась дверь, ведущая в душевые, оттуда в клубах пара вывалила чья-то тощая, смешно ковыляющая фигурка. За ней — еще одна, явно женская и необъятно просторная в бедрах. Гиппопотам, не соблюдающий диеты. Геныч продолжал разруливать нежданную непонятку с Федорчуком, а я уже ничего не слышала, потому что, широко раскрыв глаза, смотрела на вышедшего из душевой колченогого мужика и с ним бегемотиху.

Потому что это были мой ненаглядный братец и его сучка, Варя-Николь. Эта была совсем голая, распаренные сиськи чуть ли не до пупка свисали. Братец был чудовищно, жутко пьян, но меня узнал сразу, потому что заорал, ничуть не удивившись моему появлению здесь:

— А, сеструха-а? Клева-а, клева-а! Значит, не одну Колю переть будем да блядей залетных! Что… слабо братцу отсосать?

У меня сразу тошнота подкатилась, как представила грядущие перспективы. Мало того что двое «расписных» (вот про кого тот водила сказал — «откинулись недавно»… с зоны откинулись-то, вот что он в виду имел!), так еще и брательник со своей тварью, которая тут, видно, всех уже через себя пропустила, но не удовлетворила. Под дикого, только что со срока откинувшегося уркагана лучше не попадать, это я твердо знаю. Они как голодные, так накинутся, во всех позах навертят, через все имеющиеся природой отверстия попользуют, задницу порвут, и вообще <���перечеркнуто> Я круто развернулась на месте и бросила через плечо, обращаясь к Генычу:

— Все, пойдем отсюда, пока не поздно…

Геныч растерялся. Кажется, в первый раз я видела его таким потерянным, с блуждающим взглядом. Не ожидал он в цивильной «Карусели» такое.

Попали. Рвать когти надо было сразу.

Однако же Геныч по-своему мыслил, только теперь, по прошествии времени, я поняла, о чем он тогда думал. Ну уехали бы мы с заказа, так «мама», Ильнара Максимовна, тотчас же Генычу на пейджер навертела бы, что уважаемый человек из «белого» списка, Федя Федорчук то есть, недоволен и нервничает, а оттого неприятности быть могут. В первую очередь у самого Геныча: бабло, по расчету ему полагаемое, подчистили бы штраф-пяками за срыв заказа без уважительной причины. Скостилось бы не слабо. Так что Геныч меня за плечо придержал и сказал:

— Погоди, Катерина. Чего это ты? Заказ на два часа был, так что в пять минут третьего я за тобой приеду. Федя у нас старый клиент, все в норме.

Я видела, его трясло. Обоссался, сутер поганый! Еще бы <���нрзб>

— Вы только, ребята, того… полегче с девочкой, — выговорил Геныч. — Это самое… она же…

— Что-что… ребята? — перебила его я. — Ты же говорил, что один Федя…

— Наглая у тебя дырка, — сказал, обращаясь к Генычу, синерожий (братец на заднем плане кивал головой, раскачиваясь с. ней в такт, как будто его чугунный черепок перевешивал: да, дескать, бля. Она такая). А синерожий: — Если соска начинает тявкать, не к добру это. Надо дырку твою покупную, слышь, заткнуть.

«Дырка» — это он про меня. Я давно вышла из того возраста, чтобы обижаться на подобные высказывания (это говорит семпадцатилетняя девчонка! — Изд.), но как-то подкатило к горлу оттого, что такой обмылок человечества говорит про меня непотребства. Я метнула в него взгляд, страха не было совершенно, только холодное бешенство. И тут я увидела на его боку, с которого давно сползла простыня, полузатертую синюю наколку «Машка с трудоднями» (в оригинале дневника нарисована корона с кривой пятиконечной звездой поверх, а на короне надпись кривыми и крупными печатными буквами: ЬШЛКА, а чуть ниже, вне контура короны — С ТРУДОДНЯМИ; что означает — об этом ниже. — Изд.), он проследил направление моего взгляда, подскочил как ужаленный и, схватив со стола нож, метнул в меня.