Антон Французов - Нешкольный дневник

Теперь здесь, в тепле, положив дневник на зеркало, где отражается мое лицо, зеркало, с которого я только что сняла «дорожку» Роминого кокса — я думаю, что этот «аптечный» съем был очень полезным и для клиента, и для девочек. Во-первых, белизна, тепло и чистота, особенно остро ощущаемые после улицы; во-вторых, сидящее в подсознании многих мужчин сексуальное влечение к, говоря скучным языком, атрибутам медицины. А в-третьих — эффект неожиданности. Ведь, идя в публичный дом или вызывая себе телку на дом, такой мужик уже I встраивает себя на разгульно-блядский лад. А тут, заходя в аптеку, чтобы купить себе пилюли от насморка или дорогущее средство для снятия тяжести в желудке — пережрал на банкете, что ж тут непонятного! — мужчина получает в лоб разрыв такой секс-неожиданности, что теряется и приятно, сладко ошеломлен. Тут можно ломить цену в полтора раза дороже. По себе знаю: соглашаются, а вот если бы я стояла на дороге, и половину вытребованной суммы еле заплатил бы — с кислой миной и выражением лица «как затрахали меня эти гребаные бляди».

Вот такие «аптечницы» имели довольно широкое распространение. Некоторые аптеки обнаглели и выставляли в своих рекламках воззвания типа «Имеются неповторимые средства для полного и безвозвратного (о как!) возвращения мужской Силы!».

Средства — это мы, «аптечницы», одной из которых была я, Катя Павлова.

Конечно, клеить клиентуру тоже следовало в пределах разумного. Если в аптеку, загибаясь, вваливался индивид с выражением непередаваемой боли на лице и требовал лекарство от сердца, то такому, конечно, ничего не предлагалось, кроме нужного лекарства. Похмельные граждане также обрабатывались с трудом, как сырая древесина дуба. Кстати: это выражение любил употреблять мой братец, у него и позаимствовала. Он в ПТУ но профилю столяра учился, пока не сел.

В феврале, в лютые морозы, и произошло то, после чего Грибанько наконец-то со свистом вылетел из моей жизни. Благодаря встрече, которую я ждала, теперь уже ясно, с какой-то бесплодной, грызущей самое себя надеждой.

Я сидела за прозрачными полками, забитыми всякой пестрой разрекламированной отравой, и читала журнал. Грибанько играл в карты с молоденьким охранником. Тот его титуловал товарищем капитаном. Хорошо, что не в генералы произвел. Звякнула дверь, кто-то вошел — за полками не было видно. Но по тому, как засопел проклятый хохол, я поняла, что вошедший сильно смахивает на потенциального клиента. Я поднялась из-за стойки, готовясь встретить его дежурной улыбкой — и тут же улыбка сползла, как кожа со змеи. Хотя халат еще был на мне, я тут же почувствовала себя голой. Прекрасно помню, Он поднял глаза, лениво скользнул по мне взглядом и, не меняя выражения, сказал:

— Катька, ты? В Москву перебралась? Аптекарем работаешь?

— Да… вот так, — выговорила я.

— У тебя всегда была тяга к медицине, — нагло ухмыльнулся он. — Я еще по Саратову помню.

— Ты давно из армии?

— Да вот, недавно демобилизовался. Приехал в Москву, уже с месяц здесь,

— Работаешь?

— Ну да. А ты бросила?..

Он явно имел в виду мои саратовские занятия. Меня почему-то бросило в жар, потому что я подумала, что он может знать об этой бойне в «Карусели» и моей роли в ней. Он улыбался длинно и тягуче, я глянула поверх его плеча и увидела, что Ебанько показывает мне жестами что-то этакое <���перечеркнуто> о чем мы говорили, он не слышал, но, верно, видел выражение моего лица, совершенно не влезающее в рамки заклеивания клиента.

Я глянула на своего поганого сутера и отрицательно качнула головой:

— Нет. Я теперь «аптечница». Это такое… в общем, зимний промысел. В Саратове такого нет. Пока.

— Ты давно оттуда?

— Да уж месяцев семь или, восемь, — сказала я. — Сначала у тети жила, а теперь…

— Понятно, — сказал Роман. — Хочешь, я угадаю, кто твой сутер? Он ведь тут сидит, так?

— Да.

— Усатый, с препаскудной рожей, как у нашего лейтенанта it армии? Я угадал?

— Угадал. Только он не лейтенант, а капитан. В отставке, конечно.

— Понятно. Сначала воевал с пацанами-призывниками, теперь переключился на девчонок.

— Точно. У нас даже такое понятие есть: «бабковщина». — Я снова глянула поверх плеча Романа, сутер уже нервничал и бросил карты на столик, на его роже, как жирное пятно на скатерти, расплывалось выражение грозного неудовольствия. — Ты вот что, Рома… я сейчас с тобой разыграю как требуется, ты за меня заплати, а потом поговорим, ну?

Он молчал..

— Если у тебя денег нет, то я могу из своих…

Он потом сказал, что, говоря это, я смотрела на него умоляюще. В Саратове он у меня такого взгляда не видел, даже когда я только пришла на работу в «Виолу» по «протекции» Хомяка.

— Давай, — наконец сказал он. — Покажи класс.

— Ва-а-ам димедрол? — пропела я первое, что пришло в голову. Грибанько заерзал в кресле. Мой халатик распахнулся, под ним запланированно ничего не оказалось — что и требовалось доказать. Роман отдал хохлу деньги. Через несколько минут я заняла место на диванчике в подсобном' помещении аптеки, с белоснежными пластиковыми стенами и дешево-под-дельными мозаичными подоконниками. Тут же стояла медицинская клеенчатая кушетка, Роман пожелал присесть именно на нее.

— А кто там вместо тебя сейчас торгует?

— А настоящая продавщица на что? — улыбнулась я. — Правда, сдается мне, что она куда больше похожа на шлюху, чем я.

— Ладно, — сказал он, — сдается мне, по роже этого сутера вижу, что контора у вас поганейшая. В коммуналке живете, поди?

— Да, точно. С жуткими блядями, — сказала я с веселой злобой. — Все время пьяные и удолбанные, друг друга ненавидят. Сутер этот, Грибанько, хуже уголовника, хотя периодически строит из себя комсостав.

— Со мной пойдешь? — коротко спросил Роман.

— Куда?

— По-моему, мы с тобой достаточно коротко повязаны, чтобы ты не спрашивала куда.

— Повязаны? Ты о Костике?

— Не только. Ты знаешь, что ты в розыске?

— Я?

— Не я же. Мне не за что. Я свой долг перед родиной выполнил, — сказал он с ядовитой насмешкой. — Почетная обязанность каждого гражданина. Ладно. Ты, Катька, даже не знаешь, как тебе повезло. Повезло, что я сюда первый пришел, а не кое-кто еще.

О почему-то до сих пор, когда я думаю о том ночном разговоре с Романом в подсобном помещении аптеки, у меня колом встает леденящий холод в позвоночнике, и кажется, что шевельнись я в сторону, и позвоночный столб, от мороза ставший хрупким, пойдет на излом. Роман рассказал мне, что после заведения уголовного дела по факту бойни в саратовском комплексе «Карусель» меня определили в розыск. То, что я убила своего брата, считалось доказанным, потому что все улики прямо указывали на меня. Трое уцелевших в резне — толстая сука Варя-Николь, опущенный Валера с клеймом «Машки с трудоднями» и Геннадий Генчев — показали, с разной степенью достоверности и объективности, что гражданина Павлова А. В., то есть моего братца, убила именно я. Геныч после всего происшедшего лежал в больнице, в проктологии, к тому же несколько повредился в уме, так что его показания особенно на веру не принимались <���перечеркнуто> а вот Машка и Варя-Коля повернули дело так, словно главная виновница и провокаторша — это я и есть. Что уж они там про меня квакали, какие показания сливали, Роман не знал, но только его знакомый, который ему все это рассказал, заявил, что мне лучше в Саратове не светиться. Братва, конечно, ни за опущенных, с «петушиной зоны», ни за сутера Геныча писаться по конкретному не будет, но вот только кто-то у них капнул, что и Костика Мефодьева я завалила.