Евгений Монах - Смотрю на мир глазами волка

— A-а! Наша ненаглядная принцесска Тамарка прикатила! — хохотнул он.

— Отстань, козел. Надоел, — скривив напомаженные губки, отмахнулась Тамара.

— А меня, пьяная твоя харя, ты уже и в упор не видишь? — спросил рыжий таксист.

Артист осоловело воззрился на него.

— Генрих?! Ты как здесь очутился?

— Закусывать надо, милый братик, и поменьше хлебать водки. Она, как нам доказывает история, и так массу замечательных людей сбила с панталыку. А нашел я вас просто, ты же сам сказал, на старом месте будете.

— Между прочим, эт-то не водка, а самогон! — заплетающимся языком попробовал оправдаться Артист.

— Тем более! — засмеялся Генрих. — Ладно. Покемарь децал. Позже побазарим.

Жора не заставил себя уговаривать, обессиленно уронил голову и больше не подавал никаких признаков жизни.

Серый с Дантистом встали, как солдаты перед командиром, ожидая от таксиста приказаний.

— Садитесь! — махнул тот рукой. — Как водичка? Ништяк?

— Первый сорт!

— Как парное молоко!

— Отлично. Отдохну немного от служения родине и отечеству! — Генрих скинул одежду, удобно прилег на песочек.

— Забавная, скажу я вам, эта штучка — жизнь, братишки! — сладко зевнул он, интеллигентно прикрыв рот ладонью.

Тамара присела рядом с ним. Ее карие глаза задумчиво смотрели на воду.

Я даже позабыл про карточное поражение, глядя на Тамару. Это была стройная девчонка, лет двадцати, с длинными вьющимися черными волосами, с приятным, по-детски чуть капризным выражением лица. Ее изящная, аппетитная фигурка притягивала жадные плотоядные взгляды всех ребят.

Генрих, явно по-хозяйски, положил голову на колени Тамары. Та снисходительно усмехнулась и нежно-ласково провела ладонью по его курчавой шевелюре.

— Скучно что-то, — томно вздохнул таксист.

Серый с готовностью взял гитару и начал старательно настраивать струны.

— Нет уж, уволь! — притворно испугался Генрих. — Только не это! С гитарой Жорик мне уже все мозги перетрахал! Дантист, глянь-ка в машине на заднем сиденье!

Дантист, покачнувшись, встал и приволок кассетный магнитофон.

В скором времени все птахи в лесу сильно перепугались: из мощного динамика понеслись лихие вопли ансамбля «Ху». Пташки волновались не напрасно — голоса певцов смахивали то на лай, то на мяуканье, то на плачь изголодавшегося волка, жалующегося на луну.

Стая птиц поднялась в небесную синь и скрылась подальше от опасного соседства.

Лишь сороке, казалось, шизоидные выкрики ансамбля пришлись по душе. Она устроилась недалеко на ветке и, восхищение вертя маленькой головкой и треща без умолку, как будто солидарно подпевала.

А может, она, наоборот, сердилась и выражала тем свое бурное птичье недовольство.

— Вот это я понимаю, современная цивилизация! — мечтательно произнес Генрих. — Не то, что наша балалаечная Русь! Знаете, ребятишки, сколько «Ху» зашибает за одно турне по Штатам? Два миллиона долларов! — он завистливо вздохнул. — Вот настоящая красивая жизнь!

Генрих вдруг вспомнил обо мне.

— Новенький, что-ли? Серый, почему я не в курсе?

— Да нет, это так… Жора с ним в карты шпилит.

— A-а! Цыпленок! Неравнодушен, значит, к дензнакам? Логично! Но поосторожнее, дружок. Жорик дока в этом деле. Талант! Враз ощиплет. «И жалобно не вой, — как в песне поется, — ты бежишь домой раздетый и босой!». Информация к размышлению — сопли и слезы позднего раскаянья Жорика не разжалобят! Давай задний ход, мальчонка, пока времечко позволяет!

— Я не цыпленок! И не лезь в мои личные дела! Тебя они нисколько не касаются! — процедил я, еще больше распаляясь, заметив заинтересованно-удивленный взгляд Тамары.

— Брось, Джонни, не связывайся ты с ним! — шепотом посоветовал Дантист.

— Нет, ты — цыпленок! — не меняя удобной позы, словно выдавливая из себя слова, смакуя, сказал Генрих, хищно прищурясь. — А сейчас ты к тому же станешь жареным!

Он скользнул взглядом по Серому и Дантисту. Те послушно поднялись и направились ко мне.

Дантист сочувственно вздохнул, а Серый оскалился в злобной ухмылке.

Как говорил вождь мирового пролетариата, промедление смерти подобно!

Поэтому я тигрино-быстро прыгнул к своей одежде и мигом выхватил из кармана медный презент Дантиста.

«Попробуйте-ка меня сейчас взять, чайки общипанные!»

Серый растерянно огляделся — ни камней, ни палок поблизости не наблюдалось.

— Крутой пацан! — улыбнулся Генрих. — Уважаю! Признаю, ты не цыпленок, а матерый волчара! Не хотел бы я повстречаться с тобой в темном переулке… Мне бы с десяток таких хватов! Весь мир перевернули бы запросто, без всяких там идиотских рычагов Архимеда! Ха-ха!

Серый и Дантист, будто ничего не произошло, снова устроились на бережку.

Солнце стояло в зените. Прошитый его агрессивными лучами, далее слабенький бриз с реки рассеялся и сховался, спасаясь в густой тени листвы, лишь легким пошевеливанием в ветвях напоминая, что еще жив.

Тамара, кокетливо изгибаясь, стянула через голову цветастое полупрозрачное платье мини и осталась в голубеньком купальнике.

Когда она шла к воде, соблазнительно покачивая главной своей достопримечательностью, мы восхищенно уставились ей вслед. Тонкий импортный купальник совсем не скрывал, а, наоборот, подчеркивал замечательные прелести ее гибкого тела.

— Не насилуйте девочку глазами, братва! — усмехнулся Генрих. — Она пока не про вас!

Дантист бросил на Тамару последний алчный взгляд и потянулся к плетеной бутыли. Серый зло сплюнул и перевернулся на живот. А я зарыл ноги в прокаленный песок. На душе было легко и как-то грустно.

«Вот ради таких, мужики, не раздумывая идут и на подвиги, и на преступления… И прыгают с отчаянья в пролеты лестниц», подумалось вдруг мне.

По грудь зарывшись в теплый песок, я почувствовал себя как-то по-особенному. Будто, как дерево, расту из земли.

«Все мы оттуда, — улыбнулся, засыпая. — Все в землю ляжем, все прахом будем…»

Весьма довольный своими не хилыми познаниями Горького, я забылся в тяжелом сне.

Мне снилась очаровательная Тамара. Она задорно смеялась и нежно ласкала пальчиками мои волосы. Рядом кружился в мистическом танце шамана Артист. С каждым взмахом рук у него из рукавов пиджака почему-то вылетали игральные карты с голыми девками на «рубашках». Они тут же превращались в крупных черных ворон и, противно каркая, кружились надо мною. Особенно выделялись три вороны: пиковый туз, шестерка треф и бубновая голая дама.

Я возмутился, сам не понимая почему.

— Отчего дама бубновая, а не пиковая?! Это неправильно! — кричал я до полной хрипоты, до изнеможения, хотя никак не мог понять, что меня так раздражает.

Артист продолжал свой фантастично-страшноватый танец, крутя над головой гитару в наклейках хохочущих девиц, которые все вдруг приняли облик Тамары. Они, заигрывая, подмигивали и лукаво шептали: