Анатолий Афанасьев - Одиночество героя

— Ну вот, — пробормотал он, — в основных чертах…

Все с тем же бессмысленно-ободряющим выражением Климов спросил:

— Палец с вами?

— Извините?..

— Палец, который вам прислали, где?

— Ах вот вы о чем… Остался дома… Зачем он вам?

— Вы уверены, что это живой палец, не муляж?

— Абсолютно уверен. Я же не сумасшедший.

Климов долил себе чаю. Иван Алексеевич к своей чашке не притронулся. Зато курил третью сигарету подряд. В глубине его сердца затеплилась робкая надежда. Для нее вроде не было никаких оснований, но тем не менее. Может быть, он погорячился, когда сказал, что он не сумасшедший.

— Ваше дело несложное, — заметил Климов, — но требует некоторых усилий.

— А? — Ивану Алексеевичу показалось, что он ослышался.

— Первое: вы должны безоговорочно выполнять мои условия.

— Условия?

— Вы останетесь здесь и дождетесь меня. Дня через два я вернусь. Привезу вашу Оленьку.

— Оленьку?

— Но ведь вы этого хотите?

Ивану Алексеевичу показалось, что хотя слух у него восстановился, но сам разговор происходит во сне.

— Смеетесь надо мной, Климов?

Климов не смеялся. Лет пять уже, как не смеялся. А когда-то был веселым пареньком и любил послушать Жванецкого с Хазановым.

— Видите ли, Иван Алексеевич, мне, разумеется, не хочется за это браться. Но я вам помогу. Отрубленным вашим пальчиком они меня достали.

— Не моим, Оленькиным, — осторожно поправил Иван Алексеевич. — И вы с ними справитесь?

— Конечно, справлюсь, — улыбнулся Климов, и Старцев ему поверил.

— Вы человек науки, — продолжал Климов, все так же беспечно улыбаясь. — И мыслите в категориях науки. Поэтому простые вещи привыкли усложнять… Но это к слову… Значит, так. Времени у нас мало, давайте ключи.

— Какие ключи? И потом, откуда вы знаете, что я занимался наукой?

— Ключи от машины и от квартиры, — на второй вопрос Климов не ответил, как на несущественный. — Кроме того, напишите все адреса, телефоны. Всю информацию…

Он принес из светелки бумагу и авторучку. Заодно подкинул полешков в печь. Старцев следил за ним зачарованно.

— У вас же нет доверенности на мою машину!

— Ничего. Все гаишники мои старые друзья.

Пока Иван Алексеевич писал, Климов переоделся. Дал гостю необходимое напутствие.

— Чистое белье в чемодане под кроватью. Продукты, инструменты — все под рукой. Вода в роднике. Главное, прошу вас, не спалите дом.

— Может, мне все же разумнее поехать с вами?

На этот вопрос Климов тоже не ответил, как, видимо, на глупый.

— Теперь, пожалуй, последнее. Трофимыча вы видите, но есть еще один жилец. Пойдемте, познакомлю.

Иван Алексеевич вышел за ним на крыльцо прямо в тапочках. Было такое ощущение, будто в голову напихали опилок. Много дней он жил в чудовищном напряжении, но стоило встретиться с этим молодым человеком, то ли безумцем, то ли героем, как мгла отступила. Он дремал на ходу. Еще это очень похоже на гипноз.

Пес Линек обиженно сидел возле своей будочки под березой и с любопытством глянул на незнакомого человека. Хозяин не жаловал гостей, он это знал. Линек давно бы подскочил обнюхать чужака, но самолюбие не позволяло. Он не мог простить Климову, что тот бросил его посреди поля, а сам укатил на фургоне. Кроме того, его томило предчувствие, что хозяин приготовил еще какую-то пакость.

— Иди сюда, пес! — строго окликнул Климов. Не подчиниться прямому зову Линек не мог и подошел, приволакивая лапу, как хромой, и демонстративно глядя в лес.

— Вот с ним поживешь, — Климов ткнул пальцем в грудь чужака. — Он тебя накормит, а ты его слушайся. И не шали, веди себя прилично. Понял?

Пес поднял лохматую башку и обвел их пристальным желудевым взглядом. Внезапно, как удар молнии, до него дошло, что хозяин собирается его покинуть. Тело пробила мелкая дрожь, он опустился на задние лапы и захлебнулся в тягучем протестующем вое, оборвавшемся диким кашлем. Иван Алексеевич был потрясен, ничего подобного он никогда не видел.

— Не ори, скоро вернусь, — пообещал Климов. — Соскучиться не успеешь…

Три дня назад Шалва вернулся из деловой поездки по Ближнему Востоку. Путешествие сложилось удачно. Все звенья надежны, перспективны, самые богатые контракты за последние годы; но больше всего Гария Хасимовича порадовал прием в Стамбуле, — дружеская встреча с давним партнером, влиятельнейшим и могучим Азиком-пашой. Авторитет Азика-паши распространялся далеко за пределы Турции, но отношениям с Москвой он придавал особое значение, понимал, куда дуют ветры перемен. Московского негоцианта принял по-братски, обласкал, надарил кучу подарков, но не это главное. Аллах благословил их сотрудничество: они одинаково оценивали смысл происходящих в мире событий. Северный гяур безнадежно болен, околевает, в агонии сожрет все, что ни дай. Рынок сбыта там неисчерпаем. И конкуренция почти нулевая. Подлые, наглые, вездесущие янки, чующие падаль за тысячи километров, шуровали, как водится, на финансовом подворье, добивали рубль, да еще завалили русских съедобной гнилью и тряпьем, но а поставки наркотического зелья по-прежнему контролировал Восток.

После двухдневного пышного пира Шалва еле очухался и обнаружил себя в роскошных покоях — персидские ковры, греческий мрамор, фонтан с парящими над ним райскими птицами — в окружении прелестных гурий, числом в пять штук. Как вскоре выяснилось, бригада гурий подобралась интернациональная: еврейка, китаянка, две славянки — и на закуску хрупкая десятилетняя девочка-туркменка по имени Айбола. С помощью специальных снадобий и особых приемов жрицы любви быстро привели его в чувство, но раззадорить для мужских деяний не сумели. Больше всех по этому поводу сокрушалась Айбола, боялась, что накажут. Гарий Хасимович ласково потрепал девочку по черным кудряшкам:

— Не плачь, малютка… Хочешь, возьму с собой в Москву?

— Ой! — еще больше испугалось дитя. — Там волки, холодно, снег! Ой!

Тут он заметил, что гурия-еврейка чересчур пристально на него смотрит.

— Тебе чего, красавица?

— Вы меня не помните?

— Я? Тебя?

И что же выяснилось? Давным-давно, четверть века назад, он после первой ходки отсиживался в Одессе, приводил в порядок подорванное в каземате здоровье и обдумывая планы на будущее. То было чудесное лето. Он молод, красив, полон надежд — звали его тогда Леней Буйновым. У него имелся паспорт на имя Лени Буйнова, комбайнера из Мелитополя. В первый же день он познакомился с разбитной одесситкой Раей, которая работала подавальщицей в чебуречной. Сошлись крепко, не на шутку. В Рае было все, по чему истосковалась его душа, — женская ненасытность, привлекательная внешность и острый, как бритва, ум. Он прожил две недели в ее белом, как пирожное безе, домике на улице Советской. Дошло до того, что Рая начала уговаривать его остаться в Одессе насовсем, уверяла, что здесь для предприимчивого человека, не боящегося поставить на кон судьбу, истинный рай.