Сергей Зверев - Наследник чемпиона

Первым не выдержал Крот. Он расхохотался с такой истерикой в голосе, что Вика забыла припев, а командированный отвалился на спинку и, выудив глазами источник помех, рявкнул:

– Ну, что?! Подойти, успокоить, что ли?!

Двое спутников усадили его обратно, пробурчав что-то о том, что «набить им морду никогда не будет поздно».

– Рома… – Халва окрысился и оголил несколько фарфоровых зубов. – Я своих людей успокоил, успокой и ты своих.

– Я успокою, – подтвердил Гул. – Ты тут что-то насчет наших с тобой привычек говорил? Только ведь они у нас разные, Халва. Я тебе расскажу, что такое привычка. Две недели назад двое моих корешков – они сейчас граждане США – зачалились в кабачке, в Оклахоме. Сидели, пили и никого не трогали. Вдруг откуда ни возьмись появляется какая-то херня в джинсах и начинает у стойки куражиться. То барменше что-то вякнет, то по голове одного из моих корешков похлопает, то виски на пол, свинья, выльет. Мои терпели, терпели, а потом один из них и говорит – мистер, мол, фак ю, гондон рваный, нельзя ли успокоиться да заодно прощение за такую неслыханную фамильярность попросить? А он кричит – ай эм ин спешл форсес служил! И в наколку на плече тычет – коршун ихний, на баклана похожий, череп в руках держит. А мой руку заголил и на кота синего показывает – а это, мол, видишь? Тот – вот из зис кэт, фак ю?! А мой парень и говорит – зис партак, обсосок, не кэт, а Коренной Обитатель Тюрьмы. А тот – всех, кричит, порву! Ай эм рядовую Лич спасал! Ай эм Эн-Насирию брал, ай эм Багдад брал, ай эм Киркук тоже брал… Короче, пока он до Сочи не дошел, мой корешок его отметелил, как торчка зоновского, полтинник баксов забрал, часы да вот эту «библию» в пятьдесят два листа. А тот плачет – не бей, не бей… Спросили, кем до войны был, оказывается – мойщик на автостанции. Пожалели, на такси десять долларов чухану оставили. Вот такая история.

Гул улыбнулся и снова раскатал перед азербайджанцем пасьянс.

– Вот та «библия», что у америкашки отняли. Корешок, как в Россию приехал, в подарок подогнал. Смотри, картинки какие! Туз пик – Хусейн, остальные – тоже красавцы статные. Черти черные. Генералы, советники, подсосники… Весь сброд Месопотамии.

– И к чему ты мне это рассказал? – зло спросил Гарик.

– А к тому, что спросил я тогда корешка – зачем «котлы»-то двадцатидолларовые со спецназовца ихнего снимал? Чтобы из-за них потом на собственном «Бентли Азуре», стоимостью в триста семьдесят тысяч, аж до самого Коннектикута задницу от копов уносить? И он ответил: «Привычка, мать ее». Вот это – привычка, Халва. И эту привычку я принимаю.

У Ромы опять дернулось веко.

– А то, что какой-то чушкан с мойки начинает вдруг в баре пушиться да под общую тему косить – это, Халва, не привычка! Это стрем, за который обязательно придется отвечать. Поэтому я еще раз спрашиваю тебя: ты понимаешь, с кем сейчас разговариваешь? Ты не пьян?

Внезапно дверь в ресторан распахнулась, и внутрь вошли четверо. Точнее было бы сказать – трое вели четвертого.

Халва посмотрел на них и чуть нахмурился. Кажется, в полку Гула прибыло. Трое плюс трое – уже шестеро. Четвертого Халва не знал. Кажется, он был не из их стана.

Павловск встретил Андрея Петровича так тепло и ласково, что он на минуту даже растерялся. Злобный «гаишник» на посту, наверное, был единственным, кто имел в этом городе отрицательную энергию и питал ею всех.

Где-то здесь и военное училище – наверняка на околице, и тот самый станкостроительный техникум. Приглядевшись, Мартынов заметил торчащие на конце города трубы. Кажется, направление к техникуму найдено безошибочно. Где техникум, там практика, где практика, там станки. Завод, а рядом обязательно должен быть техникум, где на станках учат строить станки.

Через тридцать секунд первый же вышедший из проходной мужик указал Мартынову на здание, расположенное в двухстах метрах от стены завода. Андрей Петрович поблагодарил и быстро прикинул на глаз возраст пролетария.

– Слушай, друг, ты не этот техникум заканчивал?

– А здесь все этот техникум заканчивали. Я простым наладчиком устроился, а сейчас уже мастер.

Восхищения от этого сумасшедшего продвижения по служебной лестнице в глазах незнакомца рабочий не обнаружил. Зато пришлось отвечать на вопрос, в каком году он закончил эту площадку для карьерного взлета.

– Ну дак, это… В девяносто втором.

«Бац! – и в точку», – решил Мартынов.

– Тогда, наверное, ты знаешь одного человека. Вы ведь четыре года в технаре пыхтели?

– Четыре пыхтели, – подтвердил мастер.

– Значит, этот человек учился с тобой. Его фамилия Гулько. Знаешь такого?

Тот рассмеялся.

– Гулько – это авторитет в Новосибирске! А других Гулько здесь я не знаю.

В райотделе пришлось снова раскрывать удостоверение журналиста. Деревенская милиция менее подозрительная и к чужакам относится более теплее и доверительней, если правильно обосновать свое появление в городке, пахнущем парным молоком и свежим навозом. Что-что, а обоснование своего совершенно не обосновываемого появления – это конек Мартынова. Еще одна бутылка коньяка, авторучка с логотипом статуи Свободы, которая на 96-й стрит стоит пятнадцать центов – и ответ на мучивший вопрос найден.

Роман Сергеевич Гулько, воспитанник новосибирского детского дома, осужденный Павловским райсудом за умышленное причинение телесных повреждений средней тяжести на два года, с отсрочкой приговора на два года, выпал из поля зрения местных правоохранительных органов сразу после объявления приговора.

Резко взяв со стоянки, он выехал на трассу, ведущую в обратном направлении. Впереди был Новосибирск, и в нем, вполне возможно, оба Ромы. Гулько и Метлицкий.

О том, что попасть в Новосибирск быстро не удастся, Мартынов понял, увидев на дороге знакомого «гаишника». «День Сурка» какой-то. Гулько не найден, Метлицкий не обнаружен, а на посту ГИБДД перед носом опять машет полосатой палкой тучный старшина.

Не узнать «девятку», водителя которого всего несколько часов назад проверял по всем имеющимся базам, старшина не мог.

– Слушай, командир, – заговорил Мартынов, выйдя навстречу стражу дорог. – Мы же взрослые люди. Я, наверное, сразу не понял, что нужно делать. Ты уж, извини, дорогой. В Америке этой зашился в делах. Вот двадцатка баксов в качестве признания вины.

– Гражданин, пройдемте, – не взглянув на купюру, молвил старшина. – Я мзды не беру, за державу обидно.

– С ума сойти… – пробормотал Мартынов, добавляя к первой двадцатке еще одну. – И с такими принципами до сих пор – старшина? Это же не взятка, командир. Это штраф на месте. Нас никто не видит, не слышит и даже не чувствует.

– Пройдемте, – повторил старшина голосом Василия Али-Бабаевича, просящего у Доцента червонец на керосинку.