Виктор Пронин - Дурные приметы

Евлентьев с облегчением перевел дух. Как ни бестолково было в мастерской Варламова, но ему стало лучше, дышалось свободнее, появилась даже чуть ли не уверенность, что все обойдется, уляжется и снова наступит беззаботное время.

Пусть оно будет нищим, суетным, но пусть оно будет, и он снова сможет зайти в мастерскую, никого не опасаясь, принять посильное участие в перекрестных допросах Зои о ее тайнах, связанных с инопланетными перемещениями, а у нее случались и такие, особенно после зарплаты. Да, бывало, совершенно неожиданно оказывалась она в дальних городах, в незнакомых деревнях, в странных светелках с раздвигающимися занавесками и острожным звоном питейной посуды...

На Савеловском вокзале было шумно, после ремонта и возведения второго этажа народу явно прибавилось, вокзал оброс многочисленными киосками, лотками, бабками с цветами и грибами, индусами с бусами, хохлами с салом и кровяной колбасой, белорусами со сметаной и творогом...

Мимо всего этого изобилия Евлентьев прошел медленно, всматриваясь в товар и в каждом находя что-то для себя интересное. У газетного лотка никого не было, и он смог без помех набрать дюжину газет, где надеялся найти уголовную хронику за последние дни. Чего не бывает, вдруг его неожиданная стычка в Одинцове нашла отражение в печати.

Вернувшись домой, Евлентьев тут же принялся просматривать газеты. Рядом, в кресле, расположилась Анастасия. Надев на нос большие очки в тонкой оправе, она шумно разворачивала газетные листы, переворачивала их, пробегала глазами по заголовкам и не складывая, бросала на пол. Через некоторое время вокруг нее вырос бумажный ворох, и уже казалось, что сидит она не в кресле, а на этих взбитых газетах.

— Есть! — вскрикнула Анастасия радостно, будто нашла выигрышный номер в лотерее.

— Что? — побледнев, тихо спросил Евлентьев.

— Заметка называется так... «Отныне хулиганов будут травить газами».

Читать?

— Не надо... Дай, я сам...

Евлентьев взял дрожащими руками «Московский комсомолец», развернул его, ткнулся в одну страницу, в другую.

— На первой странице смотри! — подсказала Анастасия. — Внизу.

И действительно, глянув на нижнюю часть газетной полосы, Евлентьев наткнулся на заголовок, который только что зачитала Анастасия. Все правильно, это о нем. Назывался адрес — Парковая, дом четырнадцать, называлось прошедшее воскресенье, вечернее время, когда он был в этом злополучном подъезде.

"Несчастный задохнулся в ядовитых парах прямо на ступеньках лестницы, а пока его приятели приходили в себя, жертва нападения скрылась в неизвестном направлении.

Впрочем, как утверждают свидетели, жертва вовсе и не является таковой, нападающей стороной была именно она, жертва. Ведется следствие".

Переведя дух. Евлентьев осторожно сложил газету, невольно стараясь, чтобы заметка о нем оказалась внутри, почему-то не хотелось ему, чтобы на нее падал дневной свет.

— Что скажешь, Виталик? Как дальше жить будем?

— Что сказать... Изменим жизнь к лучшему, — горько усмехнулся Евлентьев.

Самохин появился через неделю. Он позвонил ближе к вечеру, и случилось так, что трубку поднял Евлентьев.

— Привет, старик! — Голос у Самохина был привычно напорист и уверен.

Чувствовалось, он уже восстановился после недавних событий и вновь готов броситься в жизнь, в схватки и гонки. — Как поживаешь?

— Все лучше и лучше, — вяло ответил Евлентьев.

— С каждым днем? — рассмеялся Самохин.

— Да, все лучше с каждым днем.

— А здоровье?

— Тоже ничего.

— Это прекрасно! — обрадовался Самохин. — Повидаться бы, а? Там тебе кое-что набежало...

Евлентьев не ответил.

С одной стороны, деньги ему бы не помешали, последние дни они с Анастасией жили если и не впроголодь, то весьма скромно, опустошая прежние запасы макарон, круп, сахара — все подходило к концу. Да и выпить им почти не приходилось, разве что иногда Варламов угощал Евлентьева каким-то непереносимым спиртом, отдававшим резиной. Но, с другой стороны, Евлентьев опасался новых заданий, прекрасно понимая в то же время, что такой дикий случай, какой случился с ним в Одинцове, вряд ли повторится.

— Сомнения? — кричал в трубку Самохин. — Колебания? Опасения? Что ты молчишь? Поделись!

— Когда? — спросил Евлентьев, и отныне его судьба была определена. Все, что он сделает, скажет, все его поступки и решения уже не будут иметь слишком большого значения. Задав этот простенький вопрос «Когда?», он отрезал себе все пути отступления. А, впрочем, какого отступления, от чего, куда, зачем... Ему предлагали несложную работу, неплохие деньги. Такую работу и такие деньги, о которых мечтали миллионы его отощавших соотечественников.

— Прекрасный вопрос! — восхитился Самохин. — Отвечаю — сейчас, на Савеловском вокзале. Перед вокзалом площадь, на ней ряд машин, десятка два, может быть, три. Мой «жигуленок» ты видел, узнаешь. Подходи и садись на переднее сиденье. Жду, старик! — И Самохин, положив трубку, отсек все отговорки Евлентьева, если бы таковые у него и возникли.

Анастасии дома не было, она отправилась за товаром, за завтрашним номером «Московского комсомольца», чтобы с утра отправиться на Белорусский вокзал, на электрички, которые пойдут в сторону Одинцова, Голицына, Звенигорода, Можайска.

Положив трубку, Евлентьев беспомощно оглянулся. Последнее время он ежедневно с утра до вечера общался с Анастасией и так привык к этому, к ее мнению, советам, предостережениям, что ему трудно было вот так сразу, самостоятельно, в одиночку собраться и выйти.

Но ничего не оставалось.

Он собрался и вышел.

Апрель заканчивался, стояла теплая погода, воздух за день прогрелся и просох. Евлентьев отправился в пиджаке, поддев, правда, тонкий свитер. К темным очкам он уже настолько привык, что почти не замечал их на собственном носу.

Было еще одно обстоятельство, из-за которого Евлентьев все-таки согласился на встречу с Самохиным, — он надеялся и в то же время опасался, что у того могут быть новости о следствии, которое велось где-то в Одинцове. Вдруг что-то важное, вдруг неожиданное, вдруг надо все бросать и нестись куда-нибудь в дальнее или ближнее зарубежье...

Машина Самохина была в меру грязной, в меру потрепанной, продуманно старой — чтобы ни у кого не возникло желания угонять ее. К тому же именно такие вот машины составляли большинство в Москве, и запомнить ее было просто невозможно.

Даже цвет ее быстро и правильно определить вряд ли кто сможет. После хорошей мойки она могла оказаться и светло-бежевой, и песочного цвета, так называемого «сафари», а может быть, серой или красноватой... Очень удачная машина для криминального банкира, как выразилась бы, наверное, Анастасия.