Виктор Пронин - Дурные приметы

— Скорее всего мне придется просто подтвердить факт своего существования, не больше.

— Возможно... Московская криминальная жизнь к осени становится более насыщенной, интересной, богатой событиями яркими и неожиданными. Тебе не кажется?

— Прекрасная погода, не правда ли? — улыбнулся Евлентьев и, наклонив голову Анастасии, поцеловал ее в ямку у затылка. Коктебельский загар все еще держался, и Евлентьев вдруг неожиданно остро этому обрадовался. И тому, что загар держался, и тому, что он увидел это.

— Если разбогатеешь, загляни в гастроном, ладно? — Анастасия внимательно смотрела на жующую морду, снятую на фоне громадного плаката. — «Почувствуй вкус Америки».

— Загляну, — и Евлентьев вышел.

Машина стояла во дворе на обычном месте. За лето она пропылилась, к крыше прилипли желтые листья кленов, но колеса были в порядке, их не пришлось даже подкачивать. Через пять минут он был на Савеловском вокзале, в длинном ряду машин. Летние ромашки и гладиолусы у торговок сменились осенними астрами, и, освещенные прямым солнцем, они полыхали фиолетово-розовым светом. Астры стояли громадными букетами в ведрах с водой, и Евлентьев поймал себя на том, что ему нестерпимо хочется купить целое такое вот ведро и поставить его посредине стола или на подоконнике. От цветов исходила какая-то встревоженность.

— Привет, старик! — сказал Самохин, падая на переднее сиденье. — Рад тебя видеть в добром здравии, молодым, загорелым, красивым. Тебя, наверное, женщины любят?

— В меру, — ответил Евлентьев, пожимая руку приятеля. — Но постоянно.

— О, меня любят иначе... Чрезвычайно редко, но с какой-то осатанелостью, представляешь?

— Представить могу... Но не более того.

— Получается, что мы с тобой на эти дела тратим одинаковое количество энергии.

— Я не трачу, я потребляю, — поправил Евлентьев.

— Это хорошо, это прекрасно, это замечательно, — зачастил Самохин, думая о чем-то своем. С ним это бывало — когда он слишком уж отвлекался мысленно, то, чтобы не терять нить разговора, несколько раз повторял одни и те же слова. — Я рад, что увидел тебя, что ты смог наконец уделить мне немного внимания.

— Ты сам запретил мне возникать.

— Пора тебе, старик, возникнуть, пора. Час пробил.

— Что-нибудь случилось? — спросил Евлентьев без интереса. Спросил только для того, чтобы заполнить паузу. Он уже знал, что наверняка что-то произошло, если уж Самохин появился, просто так он не появлялся.

— Как всегда, старик, как всегда... Жизнь течет, но ничего в ней не меняется. Вертимся, суетимся, дергаемся. И возникает единственное желание — чтобы побыстрее все это закончилось.

— Где загорал? — спросил Евлентьев и невольно, без умысла дал понять Самохину, что стенания его и жалобы нисколько его не трогают, более того, он их даже не слышит.

— В теплых местах, в жарких странах...

— Коммерческая тайна?

— Да какая тайна, Господи!

— Но об этом лучше не говорить?

— Испания, старик, южная Испания, — несмотря на некоторую нервность в поведении, Самохин действительно выглядел отдохнувшим, загар его был посвежее, потемнее, чем у Евлентьева, еще с бронзовым отливом, из чего можно было заключить, что вернулся он из Испании совсем недавно. — Я вот подумал... Плохо я живу... Очень плохо.

— Денег не хватает?

— Денег, старик, у меня пока хватает, — холодно произнес Самохин. — Иногда даже с ближними делюсь. Но наступает момент, когда деньги не открывают новые возможности, а закрывают их. Я уже не могу кое-чего себе позволить, не могу кое-где появиться, не могу тому, другому, третьему позвонить... На каком-то этапе, старик, деньги превращаются в частокол который держит тебя внутри, и ты уже не смеешь высунуть нос наружу.

— Похоже, мне здорово повезло, что я не имею столько денег, — усмехнулся Евлентьев.

— Может быть, старик, может быть... Не смейся. Кто смеется, тому не минется, есть такие мудрые слова. Кстати, а деньги у тебя вообще есть какие-нибудь? На жизнь?

— Трудный вопрос, — опять усмехнулся Евлентьев. — Не знаю даже, что и сказать...

— Скажи — да. Или скажи — нет. Мы с тобой достаточно давно, достаточно хорошо знаем друг друга, прошли через кое-какие испытания, выдержали их... Мы уже имеем право употреблять эти слова — да и нет. Не все могут решиться на это, не у всех кишка достаточно прочна. Есть у тебя деньги или нет, меня это не должно касаться. Я взялся платить тебе миллион в месяц и обязан это делать.

Прошло три месяца с нашей последней встречи? Вот тебе три миллиона, — Самохин вытащил пачку стотысячных купюр, не на колено положил, как обычно это делал, а протянул Евлентьеву. И тот вынужден был деньги взять. Из рук в руки. И почувствовал, остро почувствовал, что такая выдача больше его связывает, к большему обязывает не с собственной коленки подобрал, взял деньги, протянутые Самохиным. Поколебавшись, Евлентьев сложил пачку пополам и сунул в карман куртки.

— Где загорал? — спросил Самохин, подводя черту под прежним разговором.

— Коктебель.

— Тоже Испания?

— Крым. Россия.

— Но Крым — это Украина? — удивился Самохин.

— Нет, Крым — это Россия.

— Ну ладно... Не будем вникать в дела, в которых мы с тобой не можем ничего изменить. Вникнем лучше в те дела, где мы можем кое-что исправить и улучшить.

— Что-то намечается? — прямо спросил Евлентьев, чтобы сократить затянувшуюся вступительную часть разговора.

— Скорее что-то заканчивается. Начало было давно, радужное многообещающее начало. Теперь дело идет к концу.

— Опять будем палить по окнам?

— С этим покончено. Я уже говорил, чтодальба по окнам стоит тысячу долларов...

— Но ты дал полторы.

— Впереди было лето, твоя красавица мечтала о море...

— Она не мечтала о море, — поправил Евлентьев, почувствовав, что Самохин начинает напирать, давить и злиться. Он всегда злился, когда его охватывала беспомощность.

— Но оно ей не помешало, — жестко сказал Самохин. — Оно и тебе не помешало.

Кроме того, как я сказал еще весной, новичков надо заинтересовывать, соблазнять и ублажать. Ты не возражал. И деньги взял. Согласись, в каком-то смысле это был аванс.

— Я прекрасно все понял. Гена. Говори, не тяни кота за хвост... Что там у тебя приготовлено на сегодня?

— Хорошо, ты облегчаешь мою задачу...

— И делаю это сознательно, — спокойно, негромко сказал Евлентьев, неотрывно глядя на астры, стоящие в цинковых ведрах. Чтобы цветы не высыхали на солнце, торговки кое-где накрывали их влажной марлей. Но и сквозь марлю пробивалось фиолетовое свечение, оно было видно даже на расстоянии, даже сквозь запыленное стекло машины.

— Значит, так, старик... Не буду темнить, — произнес Самохин необязательные слова, но, похоже, не мог он вот так сразу выложить главное.