Кирилл Казанцев - Авторитет из детдома

Поезд сбавил ход, лязгнули буфера. Проводница загрохотала подножкой.

– Счастливо, – бросил ей через плечо Копоть и ступил на землю города, где последний раз бывал еще подростком.

Здание вокзала осталось прежним, вот только в окнах появились стеклопакеты. Но прежних нехитрых, милых сердцу прелестей жизни уже не наблюдалось. Исчезли автоматы с газированной водой по три и по одной копейке. Сразу же вспомнилось, как они с Пашкой Анкудовым ловко приноровились бить кулаком по монетоприемнику, и автомат за бесплатно исправно наливал им в граненые стаканы прозрачную холодную воду с шипящими серебряными пузырьками. Исчез и морозильный ларь с недостижимой для детдомовца мечтой – мороженым. Теперь вдоль платформы тянулся ряд застекленных магазинчиков и кафешек.

Долго осматриваться в одиночестве и предаваться воспоминаниям Николаю не пришлось.

– Здорово, бродяга, – сквозь вокзальную публику к нему притиснулся здоровяк Пепс, с которым Копоть закорешился на зоне во время последней ходки.

Две татуированные руки сошлись в крепком рукопожатии. Бывшие зэки даже обнялись. Так и хотелось спросить: «А помнишь?..» Но зачем спрашивать, если и так знаешь ответ: «Конечно же, помню. Такое не забывается».

– С Индусом я тебя завтра сведу. Сегодня поздно уже, – Пепс покосился на темнеющее небо. – У старика свои причуды, ты не удивляйся. Он из тех законных, которых «больше не делают». Своей линейкой всех меряет.

– И тебя померял? – усмехнулся Николай.

– На второй день забраковал. Не понравилось, что я кокс нюхаю.

– Дурь – не мое, – без тени осуждения произнес Копоть. – Чем меньше удовольствий на вольняшке, тем легче потом за колючим орнаментом.

– Каждому свое, – философски изрек Пепс.

– А чего у хранителя погоняло такое чудное – Индус? – поинтересовался Николай, когда они уже оказались на привокзальной площади.

– Увидишь – поймешь, – Пепс предупредительно вскинул указательный палец. – У него на лобешнике родинка большая, ну, типа такие, как индусы себе приклеивают.

– А, знак касты! Типа брахманы там и неприкасаемые, – выказал образованность Копоть.

– Во-во. За это его Индусом и прозвали. Но только смотри, он не любит, когда на эту его родинку зенки таращат. Делай вид, будто ее не замечаешь.

– Ну, с этим мы завтра разберемся. Специально рисоваться не собираюсь. Подойду Индусу, так тому и быть, не подойду – тоже.

– А сейчас ко мне рванем. Помоешься, покемарим пару часиков. Потом, после полуночи, в одно заведение завалимся. Не пожалеешь. Лучшее в городе.

– Что там такое? – поинтересовался Николай.

– Главное, туда только своих пускают, – загадочно уточнил Пепс. – Фейсконтроль.

Взяли такси. Водитель-кавказец несколько нервно косился на татуировки Пепса. Копоть разглядывал городские пейзажи через окно стареньких «Жигулей». Да, многое поменялось в городе, но все равно он оставался узнаваемым и в чем-то даже милым.

«Вот здесь, помню, стояла желтая бочка на колесах, только из нее не квас, а дешевое вино продавали», – припомнил Николай.

Пепс окликнул сидевшего на заднем сиденье Копотя:

– Смотри, вот это заведение, куда мы после полуночи пойдем.

За стеклом проплыла вывеска «Фитнес-клуб «Парадиз».

– Не слишком броско, – похвалил Николай. – Мы что, будем там ночью на тренажерах заниматься?

– Какие тренажеры? Хотя там и это можно, – засмеялся Пепс. – Там вообще, все можно. Придем, увидишь. А с виду скромно, потому как заведение в бомбоубежище расположено. Там такие катакомбы, черт ногу сломит…

Такси свернуло за угол, миновало еще несколько кварталов. И тут сердце у Копотя екнуло. В отдалении он увидел словно паривший над землей в вечернем воздухе остров. Кроны старых деревьев, а между ними еле заметные крыши – тот самый детский дом.

– Стой, – положил он руку на плечо таксисту.

Тот послушно затормозил, обернулся.

– Сладкие воспоминания детства? – спросил Пепс с улыбкой, но тут же согнал ее с лица, лишь только встретился взглядом с Николаем.

– Дальше я один, – сказал он.

– Я подожду, – предложил Пепс.

– Езжай. Я же сказал – один, – встретимся у твоего заведения после полуночи, – сказал Копоть, хотя пару минут до этого и собирался поехать к корешу.

– Как знаешь. Мешать не буду, – пришлось согласиться Пепсу. – Если что, я дома. Адресок знаешь.

– И город знаю. Не заблужусь, – Копоть махнул рукой, мол, езжай скорее.

Пепс прочувствовал настроение Николая, понял, что не следует ему мешать. Копотю следовало побыть наедине с самим собой. Такси неторопливо укатило. Бывший воспитанник в сгущающихся сумерках зашагал по дороге. Хрустел под подошвами гравий обочины, как и тогда, в детстве. Так же пахло вечерней свежестью, влагой и травой. Николаю казалось, что он сейчас не умудренный жизненным опытом бывалый зэк, а подросток, у которого практически нет прошлого, но зато есть будущее.

Дорога привела его к воротам. Они были все теми же – незамысловатыми, железными, сваренными из металлических прутьев. Правда, мастер попытался придать им хоть какой-то художественный вид. Поэтому две створки представляли собой то ли восходящие, то ли заходящие солнца. Сколько таких решеток пришлось перевидать на своем веку Копотю!

– Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей… – процитировал бывалый зэк.

Ворота были прежними, а вот забор оказался новым. Старый деревянный исчез, на его месте появился сложенный из сплошных бетонных плит. Унылой серой лентой он уходил в сгущающуюся темноту. Местами его украшали свежие граффити. Вроде бы и написано что-то, да вот хрен прочитаешь, что. Копоть пошел вдоль него, припоминая, что должно находиться по другую сторону. Когда он добрел до того места, где в прошлом стоял дровяной сарай, ему показалось… даже не показалось, он прямо ощутил, что по ту сторону сейчас он сам – четырнадцатилетний, а рядом Пашка Анкудов, поодаль от них – Варька. И неважно, что в тот злополучный день сияло солнце, а сейчас поздний вечер. По ту сторону забора все осталось как прежде.

Николай забросил руку на верх забора. Привычно провел – солидола не оказалось. Копоть подтянулся, перемахнул и огляделся. От сарая и следа не осталось, теперь на его месте виднелись старые контейнеры для мусора. Проржавевшие до дыр короба стояли перевернутыми. А вот сад остался. Старые деревья, покрытые мхом и лишайником, таинственно шумели листвой.

– Вот здесь и стояла парта, на которой… – Николай задумался над вопросом, к которому вот уже чуть ли не тридцать лет искал ответ. – А если бы монетка в тот день выпала по-другому, и к Варе пошел бы я, а не Пашка… Это что-то бы изменило в наших жизнях?

Копоть присел по-зэковски на корточки и закурил. Ветер подхватывал дым, нес его между деревьями, за которыми виднелось здание детского дома. Свет горел лишь в некоторых окнах. В здании нарисовался освещенный дверной проем. Длинная тень упала на траву. По желтой световой дорожке торопливо двинулась женщина в рабочем халате, в руках она сжимала швабру.