Евгений Филимонов - Муравьиный лев

— Здравствуйте. Клим Ярчук.

— С приездом. И с вступлением в права.

За спиной толстяка возвышалась черепичная кровля, над кирпичной стеной, любовно выведенной «под рустовку». Маленький балкон с балюстрадой нависал над садовой чащей. Даже отсюда видно было, что домовладение Губского, не в пример соседу, отличалось основательностью.

— Только что с дороги?

— Из аэропорта. Прямиком.

В окружении густой листвы полуголый тучный Губский показался утомленному бессонной ночью Климу неким мифическим существом — то ли Паном, то ли Вакхом. Они смотрели друг на друга сквозь сетку. Что-то было в этой сцене от зоопарка. Наконец, Губский сказал:

— Ну что ж, не буду вам мешать, осваивайтесь. Если что нужно — сразу ко мне. По-соседски, не стесняйтесь…

Кивнул на прощанье и двинулся по направлению к своему дому. Ярчук еще побродил по двору. День наливался зноем, точно сосуд, и приятно было вновь оказаться в прохладной горнице, растянуться на продавленном диване, подсунув под голову растерзанную плюшевую подушку. Крепкий сон вдруг накатил на парня, и толстая записная книжка, что он взялся было посмотреть, тяжко шлепнулась из ослабевших пальцев на пол.

Проснувшись, Ярчук некоторое время соображал, где находится. Тень от рамы успела переместиться с пола на противоположную стенку. Дневные звуки снаружи стали гуще, насыщеннее, как это бывает к вечеру. Где-то бубнил магнитофон. Заблеял пионерский горн — видимо, неподалеку был летний лагерь.

Клим почувствовал голод и достал завтрак из портфеля, куда его положила заботливая сестра. Жевал бутерброд и перелистывал записную книжку. Страницы были плотные, замусоленные, словно старые игральные карты.

Кто же был его отец, о котором мать за всю жизнь не сказала им и двух слов? Впрочем, тогда они с Катей еще не выросли для серьезных разговоров — ему десять, Катерине четыре, ненастное осеннее утро, тетка Нила с трясущимися губами стучится в окошко их низенького домика на Щепихе. Мать работала на третьей смене. Взрыв в малярном цеху. Нечего было даже похоронить…

Очевидно, было что-то в прошлом, что не позволяло матери даже заикнуться об их отце. Да и тетка Нила, скупая на слова, могла сообщить не больше. Жили недолго, разошлись еще до рождения Кати, он где-то на Украине. Оттуда родом. От алиментов мать отказалась. Клим не сомневался, что, будь она жива, наверняка не пустила бы его сюда. Это, пожалуй, было хуже всего — чувствовать, что поступает против ее воли, и все-таки каждому человеку должно знать своего отца, ведь иной раз сходство судеб объясняется чисто генетически. Яблочко от яблони, как обронил сержант Станевич. Клим стиснул зубы.

Итак, книжка. Под ледериновым переплетом изнутри был кармашек из затертого до непрозрачности целлулоидного листка, под ним находился проездной билет на электричку, на три летних месяца, с полуотклеенной серой фотографией. Ярчук впервые видел фото своего отца; он долго всматривался в его черты, не находя особого сходства ни с собой, ни с Катей. А может, они вообще не были детьми этого человека? Может, именно поэтому и распался брак родителей?

На первой страничке — расписание поездов, неизвестно за какой год, скорей всего оно исправлялось от года к году, многие цифры были перечеркнуты. Телефоны. Не так уж много, но обозначены только инициалы. Клим удивился — трудно держать в памяти людей по паре букв. Записи с какими-то сложными финансовыми выкладками, впрочем, как мог судить Ярчук, на весьма скромные суммы, перемежались техническими схемами, эскизами каких-то конструкций. Две странички занимал черновик не то письма, не то заявления — насчет какого-то рацпредложения, очевидно. Старые лотерейные билеты, марки, из них одна довольно экзотическая, с видом Торонто. Возможно, отец был филателистом?.. Несколько адресов — опять же, инициалами. Выписки откуда-то, большей частью технического характера, сделанные карандашом, фломастером, шариковой ручкой. Одна выписка, обведенная красным, не имела отношения к технике. Вот что счел нужным выписать Никандр Ярчук, скорее всего, из какой-то книги по биологии:

«Личинка муравьиного льва вырывает в песке воронкообразную ямку резкими движениями лопатовидной головы, она зарывается в землю; наружу торчат лишь длинные челюсти. Мелкие насекомые, главным образом муравьи, пробегая по осыпающему краю воронки, скатываются на дно и пытаются выбраться из нее по склону ямки. Тем временем сидящий в засаде „лев“ бомбардирует их песком, пока они не соскользнут на самое дно кратера, прямо в ядовитую пасть коварного убийцы. Минуту спустя высосанное тело муравья выбрасывается из ямки, и личинка поджидает новую добычу».

Занятная цитата. Под ней был рисованый чертеж — схемка, паутинные линии образовывали четкий контур в форме сердечка. Наверное, еще одна прикидка технического устройства. Ярчук перевернул страницу и привстал от удивления — среди череды анонимных адресов вдруг возникли знакомые до неправдоподобия слова — старый адрес Нилы, полузабытый теперь даже им самим.

Вот как!

Клим отложил книжку и всмотрелся в фотографии у диванного зеркала. Так и есть — в углу малозаметный снимок его и Катюши, на школьном утреннике… Потер лоб, вспоминая, когда же мог быть сделан этот снимок — году, этак, в 69-м. Странно, матери тогда уже не было, как же мог он попасть сюда?

Тут на глаза Ярчуку опять попался зловещий меловой контур на полу — распластанный, с выброшенной вперед рукой. Из стены, словно щупальца, торчали оборванные провода, виновники несчастья. Клим встал и внимательно обследовал проводку. Затем вышел на кухню, взял ведро с половой тряпкой и стал тщательно вытирать следы меловой линии. За этим занятием он не сразу услышал стук.

У входной двери стоял худющий подросток в мятых вельветовых брюках и заношенной безрукавке с эмблемой какого-то ансамбля. Бесцветное личико в крапе бледных веснушек. Подросток недоуменно взирал на Клима; в руке он держал большую коробку, вроде обувной.

— Никандр Данилович дома?

— Сперва здороваются. — Ярчук, вытирая руки, приглядывался к посетителю; чем-то он его очень забавлял. — А потом уже спрашивают.

Подросток хмуро смотрел на него.

— Так где же он? Меня Пташко прислал.

— Пташко? Это кто ж такой?

— Физик.

— Атомный, что ли? Тут, говорят, таких пруд пруди.

— Школьный физик. Учитель.

— А-а, вот как… Ну что ж, приятель, нет здесь Никандра Даниловича. Причем, совсем нет.

— Уехал, что ли?

— Умер. Месяц назад…

Подросток все еще стоял, не понимая. В его возрасте понятие смерти с трудом отождествляется со знакомыми людьми.

— Вот так, браток. А я его сын, приехал сюда.