Александр Апраксин - Ловкачи

— Сальме, стало быть, из рябчиков? — переспросил половой.

— Ну да, сальме из рябчиков, только не забудь, как я люблю: и мясо сладкое, и шампиньоны, и трюфели…

— Салат прикажете?

— Салат? Нет, пожалуй, не надо. Иди, заказывай.

Обращаясь к Пузыреву, на лице которого блуждала улыбка одобрения, он спросил:

— Ты как думаешь?

— Заказано недурно, если так же будет исполнено, то и желать лучшего ничего нельзя. Но вот вопрос: пить что будем? Чем, то есть каким пойлом, ты меня угощать станешь?

— Видишь ли? Красное после рыбы не идет, непременно надо белое…

— Само собою…

— И я не знаю, как ты находишь, а хороший рейнвейн было бы недурно.

— Что же, пожалуй!

— Если бы ты на водке не настаивал, я бы совсем иначе распорядился.

— А например?

— Я предполагал сперва так сделать: хорошего сухого хереску полбутылочки, а именно рюмку, да за зернистой икрой, а вторую за рыбой, потом уже, при сальме из рябчиков, хорошего бургонского…

— Все равно, теперь заказано. Надо вино выбрать заранее. Рейнвейн в лед надо поставить. Терпеть я не могу, когда рейнвейн не достаточно холоден.

— Ну еще бы! — согласился и Хмуров. — Я тут пивал одну марку, отменное винцо, и не из самых дорогих. Помню, что-то около восьми рублей бутылка…

Он стал искать в карточке вин. Половые все с большим почтением готовили приборы и усиленно хлопотали. Обоим гостям хотелось есть, и они поторапливали их. Приказано было подать копчушки раньше, так как заказанные сердцевинки артишоков приходилось подождать. Но вскоре все было подано, и приятели чокнулись сперва листовкою, а потом и хинною. Решено было более двух рюмок не пить, а перейти к вину. Рыба оказалась прекрасною, соус к ней тоже, а в отношении сальме из рябчиков повар превзошел самого себя. Только заказано было слишком много, и Хмуров с Пузыревым всего доесть не могли: достаточно было бы и двух рябчиков.

Между тем бутылка доброго старого рейнвейна была допита до дна, а от вкусной, несколько пикантной еды жажда только увеличивалась.

— А что бы ты сказал, — спросил Хмуров Пузырева, — если бы мы теперь с тобою распили бутылочку шипучки?

— Только не сладкого.

— Изволь.

Хмуров подозвал человека и приказал подать бутылку шампанского полусухого. Но он любил закончить еду по всем правилам и без последнего сладкого блюда ни в обед, ни в ужин обойтись не мог. Он заказал себе пунш глясе, тоже поданный превосходно, так что даже Пузырев, сперва утверждавший, будто все это бабьи капризы, соблазнился и последовал его примеру.

Все время еды приятели мало говорили о делах, а всецело предались испытываемому наслаждению. Но когда шампанское было окончено, когда все со стола прибрали и люди постлали новые, снежной белизны, салфетки, когда наконец был подан кофе и коньяк Мартель, у Хмурова развязался язык.

Порешив раз снова сойтись с Пузыревым и вместе с ним совершить обман для получения из страхового общества солидного куша денег, Иван Александрович стал, так сказать, сам льнуть к прежде отверженному другу, уже вследствие той простой причины, что сознавал в нем неоспоримую силу.

Да и Илья Максимович в самом деле ни на единую минуту не терял перед Хмуровым своего превосходства и держал себя с некоторою гордостью, вызывавшею в более слабой натуре и почтение и откровенность.

Вкусная еда с приличным возлиянием дорогого и неподдельного вина еще более расположили Хмурова к беседе, и за кофеем он вдруг сказал своему другу:

— Я и сам, брат, сознаю, что лучшее в мире все-таки свобода! Разве подобные нам с тобою натуры созданы для тихих радостей семейной жизни? Никогда! Нас манит неизвестность завтрашнего дня и новизна ощущений. Однообразие для нас с тобою равносильно смерти, и я уверен, что ты, как и я, сбежал бы от миллионов, если бы пришлось включить при них свою жизнь в рамки ежедневного семейного порядка и домашнего однообразия. Вот почему я себе простить не могу моей первой женитьбы…

— И вот почему, — добавил насмешливым тоном Пузырев, — ты готов бы был хоть сегодня развестись со своею первою женою и жениться на Мирковой!..

— Не говори, нет, не говори этого! — воскликнул Хмуров. — На Мирковой жениться было бы полезно только с одною целью: подхватить ее денежки да добиться тогда свободы, хотя бы в Америке, где бы то ни было, но свободы…

— Ты увлекаешься.

— Почему это? — спросил Иван Александрович, наливая и себе и компаньону по новой рюмке финьшампани.

— Вспомни только, что ты говорил и о чем мечтал при своей женитьбе на Ольге Аркадьевне!

— Так что ж из этого?

— Из этого следует, что думаешь поступить так, а выходит на деле-то, когда свяжешься с тобою, совсем иначе. Ты ведь и с Ольгою Аркадьевною храбрился да уверял, будто бы все к рукам приберешь, а вместо того сам ей так в руки попался, что она теперь только вот на пороге этого ресторана покажись — и пропала вся твоя веселость.

Хмуров хотел было что-то сказать в объяснение, но Пузырев ему говорить не дал и даже рукою махнул.

— Вот в том-то и дело, — сказал он, — что с бабами совсем не так легко связываться, как многие думают, и найдется немало женщин, которые в обиду себя не дадут…

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Да чего смотреть-то? Живой пример налицо, слава Тебе Господи!

— Это кто, Ольга, что ли?

— Хотя бы и Ольга Аркадьевна! Разве я не правду говорю.

— Все от того зависит, как на вопрос смотреть, — сказал Хмуров. — Ольга Аркадьевна, начать с того, никогда никакими миллионами не обладала, а все состояньице ее, когда я на ней женился, равнялось восьмидесяти тысячам…

— Что ж из этого?

— А то, что игра не стоила свеч. Мне просто-напросто даже не стоило рисковать…

— И, однако, ты рискнул!

— Да, по моей собственной глупости и неосмотрительности, — ответил горячо Хмуров. — Но я теперь умнее и уже никак не попадусь…

Пузырев закурил дорогую ароматическую сигару и, помолчав несколько, сказал совсем иным, серьезным голосом:

— Во всяком случае, спекуляции на смерть я не одобряю и в благополучный их исход не верю.

— Я могу тебе назвать примеры, где люди с характером и твердою волею умели провести дело до конца и, даже при всеобщем подозрении, выйти сухими из воды. К тому же и твое страховое дело, что это, скажи мне на милость, как не спекуляции на ту же смерть?

— Извини, пожалуйста, — ответил, снова насмешливо улыбаясь, Пузырев. — Я в данном случае никакого зла не причиняю личности, а напротив, беру субъекта, которого к жизни вернуть невозможно, и всячески стараюсь облегчить его последние дни. Общество же, при своих колоссальных операциях, даже и не почувствует моей ковки на какие-нибудь жалкие шестьдесят тысчонок!

— Ну, эту мораль ты пойди прокурору докажи в случае, если дело не выгорит, и тогда увидишь, что он тебе скажет.