Александр Апраксин - Ловкачи

Ради этого жил он где-то поблизости от Лубянки в каких-то дешевых номерах.

Хуже того. Ради этого он был вынужден ходить питаться во второклассном ресторанчике Билло, где всегда было накурено, где помещение с низкими потолками подавляло его, привыкшего к "Эрмитажу", к "Славянскому базару" и другим учреждениям первого разряда.

Здесь, в этом quasi-заграничном, a в сущности более схожем с неважным железнодорожным вокзальцем помещении, все раздражало Хмурова, начиная от шума, табачного дыма да копоти и кончая невкусной едой.

Он вспоминал, как бывало прежде, давно, в начале существования этого ресторанчика под эгидой австрийца Витгофнера, прислуга и сам хозяин относились даже к редкому гостю с удивительной предупредительностью, как все здесь подавалось в обилии, вкусно и дешево, да невольно сравнивал с данным временем и только досадовал на то, что нравившееся ему прежде учреждение так быстро во всем изменилось.

Поминутно приходилось ему раздражаться, и в довершение всего денег выходило не меньше, нежели потребовалось бы на хороший ресторан.

Он выходил из себя, требовал хозяина, но ему либо с улыбкою отвечали, что они на охоте-с, либо что "им никак прийти нельзя".

И день Хмурова был отравлен. Он возвращался к себе злой и не знал, за что приняться. Он до того избаловался, что считал себя уже несчастным человеком, и выехал из Москвы с радостью, предвкушая ожидающую его в Вене действительно хорошую кухню вместо неудачного подражания ей в немецком локале Билло.

Одно только считал он для себя тут вполне гарантированным, а именно: что вряд ли он встретит тут кого-либо из той среды богатых и шикарных людей.

Злобствуя таким образом и даже, может быть, совершенно напрасно, Иван Александрович думал: "Только бы до Вены добраться! Судя по всему, мой почтеннейший поверенный Петр Косьмич Свербеев не даст маху и в своих же интересах поторопит дело. Таким образом, мне нет никакой надобности особенно экономничать по приезде туда. Но какой дурак Пузырев! Почему не сообщил он мне сразу, где в Вене намерен остановиться? Понять не могу такой рассеянности! Как это на него непохоже!"

Но вскоре Хмуров успокаивался, решая, что разыскать приятеля будет нетрудно.

Вена в этом отношении не Париж, где ни до чего добиться нельзя и где для получения справки о каком-либо лице надо сперва суметь доказать полиции, для чего именно лицо это могло понадобиться. В Вене за всеми вообще, а уж за иностранцами, и в особенности за русскими, учрежден весьма бдительный надзор. Отыскать человека не трудно. Его, стало быть, не это и тревожило. Он только возвращался к мысли, как бы в Варшаве не попасться кому на глаза, а в остальном почти успокоиться.

Первые часы дороги казались неимоверно долгими. Хмуров поминутно выходил в коридор вагона, но остальные пассажиры, как назло, забились по своим купе и не показывались. Ни с кем еще нельзя было завести знакомства, а спать не хотелось, и он испытывал то странное состояние какого-то зуда развлечений, который охватывает человека, освободившегося от долгого заточения.

Но вот дверь одного из отделеньиц отворилась, и на пороге ее показалась молодая еще, не старше тридцати лет, но очень полная и высокая женщина.

Хмуров чуть не вскрикнул от удивления. Он, конечно, узнал ее с первого же момента, но до того был поражен, что даже не поздоровался, а только спросил: — Марфа Николаевна! Как это вы сюда попали?

— Очень просто, — ответила она по усвоенной от одного их общего знакомого привычке, — еду за границу.

— Вы за границу? Да с чего это вам в голову пришло?

Ей, по-видимому, тон этих расспросов не особенно нравился. Почему ж это она не может ехать за границу? Чем это она хуже других?.. Вслух же Марфа Николаевна только заявила:

— Не мне в голову пришло, а тому, кто надо мною старше есть.

— Неужели? Так и он с вами? Что же, спит?

— Нет, он выедет только завтра, — уже добродушнее и, главное, словоохотливее сообщила известная солистка загородного русского хора. Ей самой смертельно хотелось поскорее все рассказать, и она предложила Хмурову зайти в ее купе поболтать.

Столь желанный случай развлечения сам таки навернулся. Едва они уселись друг против друга на бархатных диванах, как Хмуров спросил:

— Но где же вы на вокзале были до отхода поезда, что я Вас не видал?

— Так слушайте же.

Она была рада поболтать в пути, да еще с красавцем.

— Хотя вы у меня сами никогда не бывали, — сказала она, — но от общих знакомых, от Сергей Сергеевича Огрызкова, наконец, давно слышали и знаете, кто заботится обо мне…

— Как же, как же!

— Мой, так сказать, супруг в то же время состоит и моим хозяином, так как служу я у него, — продолжала она. — Теперь он задумал в своем учреждении большие перемены и для идеи, то есть с целью перенять что-нибудь полезное или любопытное, решил объездить главные города Европы, а чтобы самому там не было скучно, берет меня с собою. Вот вам и вся история.

— Кто же вас провожал на вокзал? Я никого не видал.

— У нас условие такое было, чтобы никто ничего не знал. Мой-то мне напрямки запретил даже ближайшим подругам говорить правду, куда именно я еду, и все у нас в хоре да и знакомые по Москве думают, что я к себе на родину уехала.

— Понимаю, — сказал Хмуров многозначительно. — Это ваш из предосторожности все придумал, чтобы и с вами не разлучаться и в то же время подозрения ни в ком не вызвать. Хитро.

Они оба рассмеялись.

— Ну а как же, — спросил он еще, — вы устроитесь? Прямо за границу махнете или где в пути его поджидать станете?

— Мы так условились, что я в Варшаве на сутки остановлюсь. Он даже дал мне адрес какой-то гостиницы, да названье трудное, я не помню. Подождите, у меня записано.

Она достала портмоне и передала ему клочок бумажки.

— "Маренжа", — сказал он. — Как же, слыхал.

И сейчас у него мелькнула мысль в голове, которая заставила его улыбнуться. Ему стало веселее. Он задался мыслью завести с Марфой Николаевной дорожную интрижку или пофлиртировать с нею хоть всласть, если почему-либо она отнесется к его искательствам слишком строго.

Все уменье Ивана Александровича побеждать женщин заключалось в понимании, о чем с каждой из них следовало говорить.

Конечно, во многом ему помогала его действительно выдающаяся красота. Но и помимо нее он был великим мастером своего дела. Он как-то сразу умел проникать в самую глубь женской души и прекрасно усваивал с любой из них наиболее к ней именно подходящий тон.

Конечно, для особы вроде Марфы Николаевны все эти познания женского сердца могли бы, пожалуй, и отсутствовать, ничуть не умаляя шансов на успех, но и мешать они не должны были.

Давно еще приметила хористка красавца при его посещениях загородного веселого уголка, в котором она неизменно распевала свои романсы и даже куплеты.