Гелий Рябов - Пришедший из тьмы

— И что же?

— В МВД есть служба БХСС. Они шерстят коллекционеров, а у этой жлобской сволочи чего только нет… Эрмитажу не снилось!

— В Эрмитаже нет комплекта этих монет.

— Плохо работают. Интеллигенция…

Через неделю начальник Третьего управления доложил, что в службе БХСС только что «реализовали» дело евреев-коллекционеров. Нашли уникальный фарфор, картины, золото, оружие XVIII века и многое другое, но вот античных монет… Правда — взяли одного, который специализировался на русских старинных монетах.

— Переговорите с этим жи… жителем Союза, — властно «посоветовал» начальник разведки. — Возможно, он кого-нибудь или что-нибудь подскажет. И он, и вообще милиция — все должны работать «втемную». Суть дела знаем только мы с вами…

Гордый таким доверием, начальник военной контрразведки («Третьего») положил трубку, обещав максимальное содействие.

Но еврейский собиратель уперся. Да, он знает других собирателей. Да, все они трехнулись на монетном деле. Да, он даже готов подтвердить, что все они лютые спекулянты и давно должны «сидеть». Но античные монеты… Нонсенс!

— Я даю вам еще день, — ледяным тоном произнес шеф разведки.

И дело было сделано: в комитете ветеранов МВД нашелся трясущийся полковник внутренней службы (у него все тряслось от старости — и руки, и голова, и сердце) — этот полковник вспомнил, что лет сорок назад он лично дружил с одним офицером конвойных войск, который собирал не то греческие, не то армянские монеты. «Правда, давно это было, — тряхнул полковник седым коком. — Умер уже, поди. А и то: давно это было…».

Бывший офицер был установлен через два дня. Он жил в «ветеранском» доме МВД, многоэтажном, «сталинской» еще постройки, переполненном уже не столько самими ветеранами, сколько их наследниками, не имеющими к МВД никакого отношения.

Техническая служба определила тип замка, изготовила ключи. Домоседа-пенсионера — он жил в большой трехкомнатной квартире с внучкой, двадцатилетней студенткой филологического факультета пединститута — выманили из дома с помощью все того же Совета ветеранов МВД. Старички и здесь сработали «втемную» — не зная, кого именно обслуживают и с какой целью. Ничтоже сумняшеся они вызвали своего бывшего товарища на очередное заседание Совета и два часа песочили за утрату общественных и служебных идеалов. Внучку пригласили в комитет комсомола института — там тоже просто выполняли данное поручение — и долго выпытывали, что именно ощущала девушка на недавней практике в пятом классе школы: было известно, что на ее уроках русского языка стояла мертвая тишина. Почему? — вот в чем был вопрос. Ведь в остальных классах вопили, дрались, бегали по столам и визжали дикими голосами. «Я им сказала с порога, — объяснила девушка: — Если кто пикнет — убью!»

— Непедагогично, но — действенно! — резюмировал комитет.

Сотрудники вошли в квартиру легко и непринужденно: соседи ничего не заметили. В кабинете ветерана стоял специальный шкафчик с планшетами, их было ровно 99 и на каждом лежало ровно сто золотых и серебряных монет, Античное Причерноморье — действительно, север-юг, восток-запад — располагалось на двух отдельных планшетах под плексигласовым покрытием.

— Мать его… — вздохнул старший опергруппы. — Он сидит на миллионах…

— Подымай выше, — покачал головой второй. — Здесь миллионы не в наших вонючих рублях. В доларях, вникай…

— В чем компот? — ярился первый. — Взять, что надо — и привет теще! Не понимаю руководство.

— А не надо «понимать». Доложим, там решат. Уходим… — и, заметив недоуменный и огорченный взгляд молодого сотрудника — того взяли с оборонного предприятия всего как месяц, добавил: — Дурья твоя башка! Ну — изымем. Ну — дед вскипит. Милиция, то, се… Прокуратура, опять же… Местком, партком… Это только товарищ Дзержинский б о шки двумя пальцами отрывал, а у нас — соцзаконность, — последнее слово он произнес с одесским акцентом. — Не кажилься. Сделают, как партийная совесть велит…

Они сфотографировали монеты и ушли.

Операцию готовил блудливый генерал, начальник управления в службе разведки. Продумали все до мелочей — техническую сторону, сотрудников — персонально каждого; задействовали не контактирующие друг с другом подразделения — каждый делал только свое, узкое дело.

Начальник разведки слушал доклад, стоя у окна. Там, за окном, открывался вид дальних лесных пригородов и даже аэропорта. А в другой стороне пыхтел дымом и паром огромный мегаполис…

— Ожидаем замечаний, товарищ генерал. — Начальник управления вперил скользкий взгляд в очи руководства, прикрытые очками. Он, начуп, гордился сделанной работой: комар носа не подточит!

— А что, товарищи… — сказал вдруг начальник разведки и вздохнул. — Синее небо над головой простых советских людей, мирное небо — это ведь и наша с вами заслуга… Вчера мне Леонид Ильич сказал, что никак не может забыть фильм о Карле Марксе, который видел уже много лет тому… Какой хороший человек был товарищ Маркс, — заметил со слезами на глазах Леонид Ильич. — Как жаль, что он так безвременно ушел от нас… — И добавил, разглядывая подчиненных мертвенным взглядом: — Все свободны.

В тот же вечер, поздно, группа рабочих капремонта, во всяком случае, так они выглядели — небритые, с опухшими от пьянства лицами и обсосанными окурками во рту — открыли чердак ветеранского дома и поднялись на крышу. Еще на чердаке каждый из них надел на свою обувь мягкие тапочки с толстой поролоновой подошвой — чтобы не грохотать по железу. С крыши открывался вид на город — море огней, красные и белые фонари автомобилей, дымки заводских труб на скрывающихся в мареве окраинах.

— Красиво… — вздохнул один из технарей. — Образцовый социалистический город…

— Тихо… — прошипел старший группы. — Лирик х…в…

Мгновенно собрали оборудование: лебедку, тросы, сиденье: Два человека спустились к окнам «фигуранта» и прикрепили «литеры» — микроскопические, не больше клопа, телевидеокамеры. Эти камеры одновременно «слышали» и каждое слово, которое произносилось в комнате. Деда и внучки в этот момент дома не было — они обретались в театре, это тоже было «обеспечено» соответствующей службой. Закончив дело, группа покинула место работ. Никто ничего не заметил…

Как и обычно, поутру рано, Таня чмокнула деда в свежевыбритую щеку и отправилась на лекции. Кумир факультета доцент Ветропущев читал о Грибоедове. «Искать желанной доли путем борьбы, страданий и скорбей» — это было настолько прекрасно, что у Тани выступали слезы. Ветропущев читал тонко, напористо, даже яростно. Так у него все выходило, что не был Александр Сергеевич революционером, революцию ненавидел, как самое отъявленное и бесчеловечное проявление, а Чацкого вывел дураком на потеху просвещенной публике. Сущность же этого не очень-то и придуманного господина состояла — по Ветропущеву — лишь в постоянно предчувствуемом и страстно желаемом соитии.