Марио Пьюзо - Дураки умирают

Сцена укрощения Озано доставила мне массу удовольствия. Это в Вегасе девочек присылали в номер, как пиццу. Тут работа шла на более высоком уровне.

— У меня есть действительно интеллигентная девушка, которая мечтает познакомиться с тобой, — ворковал Доран. — Она прочитала все твои книги. Считает тебя величайшим писателем Америки. Честное слово. И она не какая-то старлетка. У нее диплом по психологии Калифорнийского университета, а в кино она снимается в маленьких ролях, чтобы завязать необходимые контакты и потом писать сценарии. Она прямо-таки создана для тебя.

Разумеется, Озано ему провести не удалось. Тот, конечно же, разгадал планы агента: его умасливают, чтобы уговорить на то, чего ему действительно хотелось. Вот он и спросил, когда Доран уже потянулся к телефонной трубке:

— Все это хорошо, а трахнуть ее я смогу?

Агент уже набирал номер карандашом с золотым набалдашником.

— Твои шансы — девяносто процентов.

— Откуда такие цифры? — быстро спросил Озано. Этот вопрос он задавал всегда, когда речь заходила о статистике. Последнюю он терпеть не мог. Он уверовал даже в то, что «Нью-Йорк таймс» химичит на своих биржевых страницах. Однажды он хотел продать свои акции «IBM», которые, судя по газетной информации, стоили по 295 долларов, но никто не давал ему больше 290.

На лице Дорана отразилось недоумение. Он перестал набирать номер.

— Я посылал ее к пяти парням. Четверо получили все, что хотели.

— Это восемьдесят процентов, — уточнил Озано.

Доран продолжил прерванное занятие. Когда на другом конце сняли трубку, откинулся на спинку вращающегося кресла, подмигнул нам и принялся за работу.

Я ему разве что не аплодировал. Как же здорово справлялся он со своей ролью! Такой теплый голос, такой заразительный смех.

— Кэтрин, дорогая моя, я только что говорил с режиссером, который будет делать этот вестерн с Клином Иствудом. Поверишь ли, он помнит тебя по одному собеседованию, которое проходило в прошлом году. Сказал, что роль ты читала лучше всех, но ему пришлось взять актрису с именем, о чем он потом очень сожалел. Так или иначе, он хочет видеть тебя завтра, в одиннадцать или три. Я перезвоню тебе позже, как только уточню время. Хорошо? Знаешь, у меня есть предчувствие, что на этот раз все получится. Думаю, твое время пришло. Да-да, без всяких шуток.

Какое-то время он слушал.

— Да, я думаю, ты сыграешь отлично. Более того, великолепно. — Он закатил глаза, показывая, что деваться ему некуда, приходится выслушивать все до последнего слова. — Да, я еще раз свяжусь с ним и перезвоню. Слушай, а знаешь, кто сидит сейчас в моем кабинете? Нет. Нет. Он писатель. Озано. Да не разыгрываю я тебя. С какой стати? Честное слово, он самый. И, поверишь ли, фамилии твоей он, конечно, не знает, но мы говорили о кино, и он упомянул твою роль в «Городе смерти». Да, в том эпизоде. Забавно, не правда ли? Да, он твой поклонник. Да, конечно, я говорил, что ты в восторге от его книг. Слушай, у меня есть идея. Мы с ним сегодня обедаем в «Чейзене», так почему бы тебе не украсить наш столик? Отлично. Я пошлю за тобой лимузин. К восьми часам. Договорились. Ты моя прелесть. Я знаю, что ты ему понравишься. Не хочет он встречаться со старлетками. Не любит он старлеток. Ему хочется поговорить, и, как я понимаю, вы просто созданы друг для друга. Точно. До свидания, сладенькая.

Агент положил трубку, вновь откинулся на спинку кресла, улыбнулся.

— Она действительно очень милая телка.

Я видел, что Озано эта сценка загнала в легкую депрессию.

Он любил женщин, и ему не нравилось, когда их водили за нос. Он предпочитал, чтобы женщина обманывала его, а не он — женщину. На этот счет он даже создал философскую теорию. Мол, в любви лучше быть жертвой. И как-то раз познакомил меня с ней: «Смотри на это просто. Когда ты влюблен в женщину, ты снимаешь сливки, даже если она и обманывает тебя. У тебя прекрасное настроение, ты наслаждаешься каждой минутой. А все дерьмо валится на нее. Она работает — ты получаешь удовольствие. Поэтому чего жаловаться, если в конце концов она бросает тебя и ты понимаешь, что тебя надули?»

Что ж, его философии пришлось в тот вечер пройти проверку. Он вернулся до полуночи и позвонил мне в номер, чтобы выпить со мной и рассказать про облом с Кэтрин. К сожалению, в тот вечер он угодил в неудачные десять процентов. Хотя поначалу Кэтрин, очаровательная брюнетка, так и вилась вокруг Озано. Любила его. Обожала. Трепетала от восторга, сидя с ним за одним столиком. Доран все понял и после кофе ретировался. Озано и Кэтрин заказали бутылку шампанского, прежде чем поехать в отель и заняться делом. А потом удача вдруг повернулась к Озано спиной, хотя, если бы не его эго, у него оставались неплохие шансы на благополучный исход.

Все испортил один из самых необычных актеров Голливуда. Звали его Дикки Сандерс, он получил своего «Оскара» и снялся в шести кассовых фильмах. Уникальность его заключалась в росте. Он был карликом. Очень красивым, отлично сложенным, но карликом. Миниатюрным Джеймсом Дином. С той же грустной, нежной улыбкой, которая так нравится женщинам. Они ни в чем не могли ему отказать. Как потом указал Доран, нет ни одной трахающейся телки, которая может отказать себе в удовольствии лечь в постель с карликом.

Дикки Сандерс вошел в ресторан один и остановился у их столика, чтобы поздороваться с Кэтрин: они знали друг друга, потому что она сыграла маленькую роль в одном из его фильмов. Соперничества не получилось. Конечно, Дикки Кэтрин обожала в два раза больше, чем Озано. Тот разозлился и вернулся в отель, оставив ее с карликом.

— Гребаный город, — возмущался он. — Какой-то паршивый карлик отнимает у меня телку!

Он действительно кипел от злости. Его слава ничего не значила. Его грядущая Нобелевская премия ничего не значила. Так же, как полученные Пулитцеровская и Национальная книжная премии. Актер-карлик котировался куда как выше, и Озано не мог этого вынести. Наконец я увел его в номер, буквально уложил в кровать. На прощание попытался утешить его:

— Послушай, он не карлик, просто очень маленького росточка.

Наутро Озано и я поднялись на борт «Боинга-747», вылетающего в Нью-Йорк. Озано по-прежнему пребывал в депрессии. Не потому, что Кэтрин кинула его, а из-за того, что они испоганили его книгу. Он знал, что сценарий — дерьмо, и был в этом абсолютно прав. Так что в салон первого класса он вошел в прескверном настроении и выбил из стюардессы стакан виски еще до взлета.

Мы сидели на двух первых креслах, у перегородки, а два места по другую сторону прохода заняла пара средних лет, оба подтянутые, элегантные. На несколько потрепанном лице мужчины проступала печаль, отчего его хотелось пожалеть. Но только чуть-чуть. Да, жизнь у него была явно не сахар, но он того заслуживал. Об этом говорили его нагловатое поведение, дорогая одежда, поблескивающая в глазах злость. Он страдал, но при этом заставлял страдать и окружающих, полагая, что так им и надо.