Анатолий Афанасьев - Возвращение из мрака

– Ну что, починишь?

– Постараюсь. Надо сперва…

Окончить фразу не успел. С диким воплем: «Ах ты, сука, постараешься!» – мужик махнул клешней, целя мне в лоб. Но врасплох не застал. Из левой руки я предусмотрительно не выпускал увесистый чемоданчик с инструментами. Под его кулак подставил плечо, а чемоданчиком оглоушил по башке. Мужик жалобно хрюкнул, закачался, а я побежал к входной двери, но он меня догнал, прыгнул на спину, повалил и начал душить. Душил неумело, но энергично, стараясь захватить в ладони всю шею, словно заодно с удушением измерял ее окружность. При этом бубнил беспрерывно: «Постараешься, а вот я тоже, сука, постараюсь!»

Каким-то образом, откуда силы взялись, мне удалось приподняться на четвереньки и свалить его с себя. Тут произошло нечто вовсе непостижимое: мужик лежал неподвижно, смотрел мне в глаза и счастливо улыбался. Я кое-как отомкнул дверной замок и пошкандыбал к лифту. Сзади донеслось самодовольное:

– Ничего, сучара, в другой раз достану, кириенок хренов!

Дома едва отдышался, думал, не хряпнуть ли рюмашку. Сразу два повода нарушить сухой закон. Избежал нелепой смерти в лапах дикаря, и Вишенка уже здесь. Не в полной воплощении, но все же… И только о Вишенке вспомнил, толкнуло под сердце и сразу затрещал телефонный аппарат. Не сняв трубку, уже знал: это он. Так и спросил:

– Вишенка, ты?

– Здравствуй, папа. Как поживаешь? – я испытал мгновенное облегчение, подобное тому, когда очнешься от кошмара, откроешь глаза – и убедишься, что это был всего лишь сон. Голос сына прежний, веселый, звучный, как горный ручеек.

– Сашик, мама очень переживает. Что ей сказать? Когда мы тебя увидим?

– Скоро, папочка, скоро, – я видел, как он улыбается, прежний четырнадцатилетний – с ясный взглядом и меланхолической гримаской, будто спрашивающий: папа, а это еще что такое?

– У тебя какие-то трудности, сынок?

– Никаких трудностей… Надо выполнить кое-какие поручения… Как только освобожусь…

– Ты здоров? Ты больше не исчезнешь? – и тут меня словно прорвало, хотя знал, чувствовал, по телефону нельзя. – Ты хоть представляешь, как нам с матерью пришлось? Четыре года! Каждый день – как вечность. С утра до вечера – чернота. Мы вообще не жили эти годы. И теперь опять… Ты здесь – и тебя нет. Каково матери, подумай. Неужели нельзя что-то сделать? Что с тобой? Хоть это можешь сказать?

Мои заполошные, бабьи вопли упали в пустоту. Он ответил спокойно, все с той же улыбкой, и совсем о другом:

– Папа, послушай, это очень важно. Тебе и маме надо быть готовым исчезнуть. Я пришлю за вами. Главное, ничему не удивляйтесь. Потом все поймете. Сегодня же начинайте собираться.

– Да, но…

– Прости, больше не могу говорить. Помни одно, с нами ничего плохого не случится. Поцелуй маму. Обнимаю тебя, дорогой…

Ошарашенный, я смотрел на умолкнувшую трубку. Дорогой! Кто это сказал? Кто только что со мной разговаривал? Человек или призрак? Тонкая ледяная иголка вошла в сердце, и я боялся резко разогнуться, чтобы оно не взорвалось.

– Какие у тебя документы?

У того, кто задал этот вопрос, была характерная внешность ухватистого мужичка эпохи первоначального накопления, который пьет в меру, ворует помаленьку, без наглости – и всегда держится в стороне от крупных свар. На обветренных, добродушных физиономиях таких мужичков всегда одно и то же выражение: он, дескать, ни при чем, но коли на него слишком давить, может дать сдачи. Камил, еще не освоившийся толком, определил сорокалетнего загорелого (май месяц) крепыша в майке и модных шортах как человека неопасного, хотя себе на уме. Молча протянул паспорт на имя Иванова Сергея Юрьевича и студенческое удостоверение: 2-й курс МЭИ. Перед тем они уже познакомились, и он произнес очередную шпионскую фразу: «От Потапыча я. Солярки прикупить».

Мужичок представился как Николай, Николай Саве-лов.

– Плавать хоть умеешь?

– Как рыба, – ответил Камил. Толковали возле служебного домика, выкрашенного свежей голубой краской. Чуть ниже, на пологом берегу водохранилища – дощатая пристань с десятком принайтованных лодок, а также двумя катерками с яркими оранжевыми полосами на борту. Время полуденное, но пляж пустой. Еще не сезон, хотя с неделю прожаривало, вода и воздух достаточно прогрелись, чтобы смелый человек мог окунуться в охотку. Поодаль, за тесаным столом отдыхали на солнышке двое мужчин – один молодой, чуть постарше Камила, другой в летах, возможно, близко к пенсии. Сидели хорошо, основательно: на столе бутылка водки, пластиковая бутыль с пивом и закуска – вобла, круг копченой колбасы и буханка черняги. На незнакомого парня эти двое глянули мельком и углубились в тихую беседу.

Николай Савелов пролистал паспорт со скептической гримасой.

– Ладно, сойдет… Пошли к начальнику. Токо держись соответственно. Михалыч умных не любит.

– Какой же я умный, – обиделся Камил.

– Студент все-таки, – как бы извинился мужик.

В голубом домике, который Камил принял за склад инвентаря, на первом этаже канцелярская конторка – с письменным столом, с обязательным сейфом, с пятком казенных стульев, с портретом Путина на стене – в дзюдоистском облачении. За столом восседал человек – обрюзгший, с остатками светлых волос на макушке, с необычным цветом лица – розово-блеклым, как бы заквашенным в сметане. Но по цепкому взгляду, которым окинул вошедших, волевой и знающий себе цену.

– Племяша привел, Михалыч, – застенчиво объявил Савелов. – Помните, вчера об нем говорили?

– Чего говорили?

– У нас ставка вакантная, а он спортсмен-разрядник. Вы обещали, Михалыч. С испытательным сроком.

– Когда обещал?

– Да вечером. Когда домой уходили.

– В котором часу это было?

– Около одиннадцати. Ну, может, чуть больше. За вами Савин приехал, из «Мотора».

– На что намекаешь, Коля?

– На что намекать, Михалыч? Савин – человек авторитетный. У него вся река в кармане. На что тут намекать.

– Завидуешь, Коляна, – хохотнул Михалыч. – Не завидуй, грех большой. Скоро все передам в твои руки, как сговорено. Сам будешь с Савиным контачить. Тогда поймешь, как они добываются, зелененькие-то. В чужом кармане, конечно, их легче считать.

– Напрасно вы так, – надулся Савелов. – Я тоже, небось, без дела не сижу.

– Не сидишь, верно… Только и разбираю на тебя жалобы… Значит, племяш у тебя спортсмен, говоришь?

Камил приосанился, расправил плечи. Перепалка водяных рыночников его позабавила. Он спокойно выдержал оценивающий, липкий взгляд Михалыча.

– В каком же ты спорте спортсмен, паренек?

– В нескольких, Иван Михалыч. По мячику стучу. На ковре кувыркаюсь. Как наш верховный, – ткнул пальцем в портрет Путина.