Анатолий Афанасьев - Возвращение из мрака

Впустив гостя, Галина проводила его в комнату, где был сервирован столик – бутылка «Брюта», ананас, черная икра в хрустальной вазочке, вологодское масло, свежая булка и коробка шоколадных конфет, – все в соответствии со вкусами Мухобоя, который, как все непьющие мужики, был сластеной.

– Ну? – угнездившись в единственном в квартире обшарпанном подобии кресла, он начал разговор без обычных предисловий и наставлений. – Сделала, что велели?

Галина стояла посреди комнаты, охватив плечи руками, будто озябла, – такая поза почему-то его всегда возбуждала, ответила, потупясь:

– Ой, не успела, Глеб Осипович.

– Что значит «не успела»? Почему?

– Он такой чуткий и ни разу не остался на ночь. Я же вам докладывала.

– Наплевать, что докладывала, – куратор повысил голос и смотрел на нее безжалостно. Ни единого обнадеживающего просвета в нахмуренных свинячьих глазках. – Ты что, шутки шутишь? Да ты понимаешь, какое это серьезное задание?

– Понимаю, Глеб Осипович. Но что я могла? Он никак не поддается.

Речь шла вот о чем. Куратор передал ей ампулу с желтой жидкостью, она должна была вколоть ее спящему Сереже. От веселящей ампулы он якобы потеряет контроль над собой и разболтается, как рыночная торговка.

– Как не поддается? Он водку пьет?

– Нет, ни капельки, что вы! Он же спортсмен.

– Ах, спортсмен?.. Ну, девочка, кажется, ты влипла. Ты на что, собственно, надеешься?

– В каком смысле, Глеб Осипович?

– Во всех. Во всех абсолютно смыслах… Ты что себе вообразила? Будешь спокойно трахаться с этим ангелочком, а там хоть трава не расти? Так, что ли? Совсем голову потеряла? Ну-ка признавайся, чем он тебя купил? Неужто втюрилась на старости лет?

Галина покраснела. Слишком внезапно куратор проник в ее тайну, не ожидала от него такой прыти.

– Не такая уж я старая, Глеб Осипович, – обиделась, чтобы протянуть время. Поприжала, поддернула полные груди, словно проверила, не обвисли ли, но Мухобой, хотя диковато блеснул глазом, не пошел на манок. Вообще он был сегодня не такой, как обычно, чересчур целеустремленный. Мораль не читает, к шампанскому не притронулся и резиновые шланги не пускает в ход.

– Значит так, девочка, видно, ты хорошего обращения не понимаешь. А зря. С меня ведь тоже спросят, да еще как. На этот раз прикрыть тебя не смогу. Для кого-то этот мальчик очень ценный. Вопрос стоит так: или ты его сегодня же раскрутишь, или…

Она всегда знала, что рано или поздно наступит это «или», знала с той минуты, как шагнула с вокзала в эту проклятую, смердящую, забытую Богом Москву. Но куда ей было деваться. Дома больные старики, муж алкоголик и Лизонька трехлетняя. Им надеяться больше не на кого, кроме как на нее. Когда собирали в путь, обревелись все, даже муж истек свекольным самогоном. Понимали, куда едет. Но на милой Украине еще хуже, там жрать нечего. Галина была готова перетерпеть всякое лихо, торговать чем угодно, и собой в первую очередь, лишь бы поддержать своих родненьких, уповающих на нее, не дать им пропасть; но оказалась бессильной перед обрушившейся на нее новой напастью. То, что она испытывала к Сереже, не было любовью, это было иное, еще более властное, всепоглощающее чувство. Когда смотрела в его бирюзовые, опасные глаза, слушала насмешливые речи, что-то внутри горячо обрывалось, как при выкидыше; а когда прикасался к ней, вообще теряла всякое соображение. Наверное, это колдовство, а может, что-нибудь похуже, но не прошло двух дней, как уверилась, этот мальчик взял над ней такую власть, какую доселе не имел ни один мужчина, включая мужа-алкаша, которому по гроб жизни благодарна за то, что подарил ей Лизоньку.

– Глеб Осипович, миленький, – хотела упасть на колени, но решила, что пока рано, – зачем пугаете? Я стараюсь изо всех сил…

– Нет, не стараешься, – с облегчением увидела, как куратор потянулся к бутылке, с хрустом выдернул пробку, налил, правда, только в один бокал. – Не стараешься, Галя, наоборот, принимаешь меня за идиота.

– Глеб Осипович, да я!..

– Неужто поверю, что такая баба не подобрала в постели ключик к сосунку?

– Он не сосунок, Глеб Осипович.

– Как не сосунок? Да ему восемнадцать лет. По-старому тебя к растлению малолетних привлекли бы.

Внезапно ей явилась спасительная мысль, как хоть ненадолго задурить голову Мухобою. Ненадолго – это много. Сереженька намекнул вчера, что к ней обязательно потянутся по его следу, а ее, дескать, задача – времечко протянуть. Когда намекнул, перепугалась до смерти: вдруг догадался про нее, про стерву? Он заметил ее испуг, успокоил, положил ласковую руку на живот. «Недельку, не больше, Галчонок. А там ищи ветра в поле». «Неужели с собой возьмешь?» – прошептала, млея. «С собой не с собой, а зверям на съедение не брошу», – как всегда туманно ответил ангел.

– Вы им вот что скажите, Глеб Осипович: он не тот, за кого себя выдает. Пусть проверят.

– Ты о чем?

Беженка присела на стул, придвинулась поближе, чтобы запах почуял, секретно округлила глаза.

– Может, по паспорту ему восемнадцать, на самом деле он взрослый мужик. У него все повадки мужичьи. Упаси Господь от таких малолеток. Скажите начальству, он черное дело задумал.

– Какое же?

– Мне не говорил, но, похоже, хочет лодки со станции угнать. Подельщик к нему приезжал, говорят, бандит из бандитов. На остров мотались, так этот, второй-то, там и остался на острове. После милиция нагрянула, ловили подельщика, да не нашли. Видно, вплавь ушел.

В глазах у куратора зажегся интерес, он медленно, смакуя, осушил бокал.

– Что значит – говорили? А сама где была?

Галина вспомнила, как провела целый день в постели – и к вечеру еле оклемалась – после ночи любви.

– Виновата, Глеб Осипович. Опростоволосилась. По женскому делу занедужила, – и откровенно, призывно улыбнулась.

– Та-ак, – протянул куратор. – Значит, вот у тебя какая тактика – прикинуться невменяемой. Не поможет, Галя. Хоть ты кто будь – олигофренка, шлюха, честная давал-ка – спрос один. Сейчас трудовых книжек нету, куда выговор заносить. Один раз ошиблась – могут простить. Второй раз – получи по заслугам. Боюсь, Галя, завтра уже не я к тебе приду, совсем другой дяденька. И в руках у него будет удавка. Эх, Галя, Галочка, пропащая твоя душа, что же ты натворила.

– Что натворила, Глеб Осипович? – беженка обмерла не столько от угрозы, сколько от равнодушия, звучавшего в голосе, будто куратор разговаривал не с живой, трепетной женщиной, полной огня и желаний, а с упокойницей.

– Не меня ты подвела, Галя, а себя самое. Уж лучше бы оставалась на панели. Ошибся я в тебе, Галя.

– Я постараюсь, Глеб Осипович! Зачем так со мной разговариваете? Честное слово постараюсь!

– Постарайся, Галя, постарайся. Завтрашний денек последний. Что хочешь делай, но выверни говнюка наизнанку.