Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя

И нигде, пожалуй, жизнь не кипит так, как в Ист-Энде. У Ист-Энда нет формальных границ, это неофициальное название области к востоку от Сити и к северу от Темзы. Название появилось в 1880 году и быстро вошло в обиход, благодаря прессе. В это время приток эмигрантов, в основном из Европы, значительно увеличил население Лондона, и вся эта масса людей сосредоточилась в восточных районах столицы, где жилье было дешевле и где было больше шансов раздобыть средства к пропитанию.

Вместе с количеством людей на улицах Ист-Энда росло и количество преступлений, на этих улицах совершаемых. Товары, скапливающиеся в здешних доках и складах, всегда были желанным объектом для грабителей. Поэтому стены складов строились высокими и глухими, и улицы, где они находятся, погружены в тень даже в самый солнечный день.

Согласно статистике, население Ист-Энда составляет около миллиона жителей. Эти люди живут сегодняшним днем, они нередко спят на улице, если позволяет погода или если иного не позволяет кошелек. Им нечего терять, они знают, что их жизнь ничего не стоит и может в любой момент оборваться в пьяной драке или вследствие болезни (в последний раз, в 1866 году, эпидемия холеры унесла жизни трех тысяч здешних обитателей).

Всего десять лет тому назад именно в Уайтчепеле была создана знаменитая Армия спасения, но большинству здешних обитателей нет никакого дела до спасения. Все что им нужно — это выпивка и постель на ночь, здесь процветают мелкое воровство, карточные игры и проституция. В теплое время года многие из бродяг покидают город, чтобы подработать в садах и на фермах. Те же, кто остается, предпочитают пропить последние гроши и переночевать в каком-нибудь закоулке, благо их организм привык к подобным испытаниям. Но наступает осень, и в ночлежках, что все лето стояли полупустыми, уже не хватает мест. Переночевать в них стоит четыре пенни за обычную кровать и восемь — за двойную. Те счастливцы, у кого есть еще хоть какие-то деньги, тратят их в многочисленных пабах. И везде на улицах Ист-Энда можно встретить женщин, готовых предоставить свое тело любому желающему. В газетах и светском обществе за ними закрепилось сочувственно-лицемерное определение — «несчастные».

Я видел спектакль «Лицеума» не меньше шести раз. Ричард Мэнсфилд, безусловно, был великолепен в ролях Джекила и Хайда. Мнению газет не стоит доверять, фразы которые рецензенты подыскивают для того, чтобы передать восторг или негодование, выдают их собственное ничтожество.

Вот он стоит на сцене — уродлив и низок, убийца и подонок, худший из людей, достойных ада… Но смотрите, один глоток эликсира — и начинается волшебное превращение: вот он выпрямляется, закрывает руками лицо, слоено стирая с него дьявольскую ухмылку. И перед нами снова доктор Джекил, достопочтенный джентльмен, которого всякий почтет за честь принять у себя дома.

Вы думаете, это слишком фантастично, чтобы быть правдой?

Вы действительно так думаете?

В тот день, тридцатого августа, в четверг, я был среди тех, кто неистово аплодировал Мэнсфилду. Сколь мало актеров, способных в такой степени передать упоение яростью, способных перевоплотиться в монстра.

Ричард Мэнсфилд покидает сцену под грохот оваций, зал пустеет, и я выбираюсь на улицу вместе с прочими. Это моя сцена, пусть мои зрители и не знают меня в лицо. В тот промозглый вечер я чувствовал: что-то должно произойти. Неподалеку рассказывали, что в доках Шэдуэлла горит склад бренди, и многие из театралов намеревались отправиться туда после спектакля.

Зрелище было достойным кисти мастера. Зарево пожара отражалось в темных облаках; я стоял в толпе и смотрел на огонь, пожирающий доки, и на суету рабочих, пытающихся потушить его. Прибыли пожарные со своими помпами, крюками и всем остальным. То и дело в воздух взметались искры.

Иногда казалось, что им удается справиться, но ветер снова и снова раздувал пламя. На горизонте вспыхивали грозовые зарницы, шел дождь, но, несмотря на это, здесь было много народа. Публика толпилась в приличном отдалении от пламени; те, у кого не было зонтов, прикрывались от дождя, чем попало, — газетами, сумками ит.д. В толпе шныряли карманники, и я слышал, как кто-то поймал мальчишку, пытавшегося стянуть кошелек.

— Знаете, некоторые языческие племена в древности запрещали беременным женщинам смотреть на огонь.

Это сказал сухопарый человек в очках, возможно, клерк, скрашивающий свои унылые вечера чтением сочинений по оккультизму. Рядом с ним стояла неказистая и угрюмая особа из тех, на ком никогда не останавливается взор.

— Почему? — спросила она.

— Они опасались, что ребенок родится колдуном!

В огненных клубах, рвущихся в небо назло дождю, мне вдруг почудились какие-то дьявольские лики. Не я один обратил на это внимание, рядом женский голос простодушно воскликнул: «Боже мой, Боже мой!»

Я сразу понял, кто она такая, и мне понравилось ее лицо — живое, с тонкими чертами. Нет, оно не было красивым, порок и пьянство оставили на нем свои отметины. Однако было в этом лице что-то притягивающее, и я все поглядывал на него украдкой, пока женщина любовалась пламенем.

Но вот она почувствовала мой взгляд… Мы поняли друг друга без лишних слов. Никто не обращал на нас внимания, публика уставилась на огонь, но обстановка была неподходящей для знакомства. Я отделился от толпы и пошел прочь от доков. Хотя стоял поздний час, улице были заполнены народом — одни шли поглазеть на пожар, а другие, как и я, возвращались домой, пресытившись зрелищем.

Она последовала за мной. Я остановился и подождал, когда она подойдет ближе. У нее не хватало нескольких зубов, поэтому она прикрывала рот рукой, когда улыбалась. Под светом уличного фонаря ей можно было дать не больше тридцати пяти. Коричневое поношенное пальто и тяжелые мужские ботинки. И, конечно же, она была пьяна. Я обратил внимание на шрам у нее на лбу, и она это заметила, рассмеялась немного смущенно и попыталась прикрыть его прядью каштановых волос.

— Это у меня с детства. Не смотрите так, он почти незаметен, у меня найдется для вас кое-что куда интереснее! Вам нравится моя шляпка? Правда, смешная шляпка? Мне подарил ее один джентльмен, похожий на вас, но не такой милый. А вы и правда ужасно милый, но почему-то одинокий… У вас грустные и одинокие глаза!

Она повторяла это всю дорогу, посмеивалась чему-то и иногда вспоминала о пожаре. Рассказала, что ее брат сгорел из-за взорвавшейся керосиновой лампы.

— Это было так ужасно! — восклицала она. — Нам даже не дали посмотреть на него — хоронили в закрытом гробу, у меня тогда были кошмары… Я просыпалась по ночам с криками, а Томас, я тогда жила с Томасом-кузнецом, только ругался и говорил, что я веду себя как ребенок… Но это в самом деле было ужасно!