Вадим Григ - Ходи осматриваясь

— Первое: состояние Аркиной из двести пятой палаты. Это…

— Знаю, — нетерпеливо перебил он. — Множественные гематомы. Сильное сотрясение мозга. Отек левой части головы. Рваная рана в затылочной части — очевидно, следствие удара при падении обо что-то острое. Ни трещин, ни заметных повреждений черепа не обнаружено.

— Она в сознании?

— Почти.

— Как понять — почти?

— Она претерпела сильный стресс. И потребуется время, чтобы выйти из этого состояния. Все?

— Еще минуточку, доктор.

— Между прочим, господин хороший, — остановил он меня, — даже не знаю, кто вы такой. И по какому праву задаете вопросы.

Я отыскал в портмоне визитную карточку и положил на стол перед ним. Пробежав взглядом, он поморщился:

— Писать собираетесь?

— Господи, что вы — о чем тут писать? — возразил я. — Это личное дело. — Поверх стекол сверкнула насмешливая искорка. Я перехватил ее и поспешил пояснить: — Я друг дома. Понимаете, доктор, ситуация чрезвычайно сложная. Недавно без вести пропал ее муж. Сейчас ребенок совершенно без присмотра. Надо срочно определяться и что-то предпринять. И прежде всего уяснить, насколько все серьезно и как долго продлится.

Он снял очки, повертел их за дужку. Помолчал немного и заметно помягчевшим голосом сообщил:

— Физически она оправится уже через неделю. Ну дней через десять. Снимем швы, и можно выписывать.

— Без последствий?

— Смотря что считать последствиями. Душевные травмы — это уже не по моему профилю. Здесь что-нибудь сделать я не в силах.

— Понимаю, — вздохнул я. — Но в ваших силах, доктор, кое-что все-таки сделать. И прямо сейчас, доктор. Переведите ее в отдельную палату. У вас наверняка есть такая в запасе. Как у всякого рачительного хозяина.

Он посмотрел на меня внимательно, хмыкнул и ничего не ответил.

— Я оплачу, — с видом Креза бросил я небрежно. — По любому тарифу.

За моей спиной раздалось легкое постукивание. Щелкнул замок — кто-то приоткрыл дверь, и женский голос робко вопросил:

— Василий Степанович, обход будет?

— Иду, — встрепенулся он и поднялся.

Пока он снимал халат со стоячей вешалки за шкафом и облачался во врачебную униформу, я опять полез в портмоне, выудил две пятисотенные банкноты и, выждав, когда он застегнется и выйдет из-за стола, сунул ему в карман.

— Это за консультацию. Большое спасибо вам.

Он кивнул, и мы тронулись к двери. У порога я оборотился к нему, он поймал мой просительный взгляд и ехидно спросил:

— Что, еще пожелания?

— Последнее, доктор. Честное слово. Мне нужно побывать у нее. Всего лишь пять минут.

— Эти ваши пять минут, — ухмыльнулся он, поглядев на часы, и покачал головой. — Больную лучше сегодня не беспокоить.

— Я недолго. И очень-очень осторожно.

— У меня возникнут неприятности.

— Не будет никаких неприятностей, — заверил я. — Она не преступница. Просто ваша больная. И вам решать, каких посетителей и когда к ней можно допустить.

Он нахмурился, пожал плечами и буркнул:

— Вам придется подождать. До конца обхода.

Ждать пришлось почти что с час. Я не стал торчать в коридоре. Вышел на воздух. Бродил по улице. Курил сигарету за сигаретой. Иногда подолгу застревал у витрин магазинов. Потом меня занесло в какой-то захудалый скверик: отыскал относительно чистую и сухую скамейку и немного посидел, бездумно глазея по сторонам и беспрестанно посматривая на часы. Минут через сорок потащился обратно к больнице, взлетел на третий этаж, торкнулся в заветную дверь — она не подалась. Пришлось расположиться напротив, на обитой черным дерматином лавочке. Но наконец я отмаялся — на лестнице послышались долгожданные шаги.

Узрев меня, доктор кивнул — то ли еще раз поздоровался, то ли просто констатировал наличие на месте. Рядом семенила моя знакомка — ангел милосердия с косичками. Он чуть подтолкнул ее в плечо и обрадовал меня:

— Вот — Маша вас проводит.

Я принялся лопотать благодарственные слова, но он отмахнулся, сухо предостерег:

— Больную ни в коем случае не волновать. Аккуратно и недолго, ясно? — И скрылся в кабинете.

Маша меня проводила. В коридоре уже обозначились робкие приметы послеобходного оживания — там и сям замелькали блекло-пестрые фигуры пациентов. У двести пятой палаты я было замедлил шаг, но косички прошествовали дальше. Я удовлетворенно вздохнул. Она остановилась перед двести четырнадцатой, молвила: «Здесь вот», отжала ручку и посторонилась.

— Если она спит, — пролепетала просительно, — пожалуйста, не будите ее, ладно?

Я кивнул и вошел. Одним махом одолел закуток с дверью слева — очевидно, соответствующие удобства — и оказался в крохотной комнатенке, вся меблировка которой состояла из высокой тумбочки, обыкновенной кухонной табуретки и узкой кровати.

Я уже был достаточно подготовлен, но тем не менее едва сдержал невольный возглас потрясения. Мила лежала на боку, по плечи прикрытая серым байковым одеяльцем. Голова перевязана — будто надет белый шлем. Обращенная ко мне щека раздулась и пылала страшным кровоподтеком. Синие губы жутко опухли. Господи, до какого варварства должен докатиться человек, чтобы так изувечить женщину! Видимо, я слишком громко заскрежетал зубами. Веки ее дрогнули и медленно расползлись, обнажив вместо белков кроваво-красные щели.

Я пододвинул табуретку вплотную к изголовью, сел, наклонился к ней и выдавил из себя:

— Милочка, это я — Гриша.

Кажется, она была в сознании, меня, во всяком случае, узнала. Дрогнули губы, точно силясь что-то произнести. Наконец ей удалось их слегка разжать. До меня донесся невнятный шепот, нет, не шепот — шелест. Я почти припал ухом к ней и едва разобрал:

— Ол-ля… Ол-лешка…

— Тише-тише, — проговорил я, — не волнуйся. С девочкой все в порядке. Сегодня же съезжу за ней. Не волнуйся.

Она с заметным усилием выпростала из-под одеяла обнаженную руку и показала пальцем на тумбочку. Я с содроганием глядел на безобразные синяки и не сразу врубился. Потом отворил дверку — там лежал листок желтой бумаги с какой-то корявой записью. Это был номер телефона, и пониже — имя: Галя. Я вспомнил, что так звали ее кузину, и до меня дошло:

— Ты хочешь, чтобы я позвонил сестре?

— Да, — прошелестела она. — Оле-шку…

— Понял-понял, не напрягайся. Я отвезу ребенка к Гале. Все сделаю, не беспокойся.

Она облегченно запахнула глаза. Я потерянно замолчал. Похоже, действительно, было бессмысленно надеяться на сколько-нибудь вразумительный разговор. Я уже подумывал тихо удалиться, как вдруг отечные веки снова расклеились, и она прошепелявила — причем вполне членораздельно:

— Как страшно… Зверь. Настоящий зверь.

— Как он попал в дом? — Я отдавал отчет, что негоже терзать ее вопросами, но пересилить себя не мог.