Вадим Григ - Ходи осматриваясь

Ломов постоял на пороге, театрально поигрывая плечами, потом медленно, с развальцей, направился к моему столику. Я силком удерживал на лице маску невозмутимости, но, видимо, он что-то прочитал в глазах — что-то, явно пришедшееся ему по душе, и скривился в довольной ухмылке. В агрессивности его намерений сомневаться не приходилось. Мелькнула, правда, мысль, что, быть может, он не отважится на грубое насилие — здесь, прилюдно. Но тут же упорхнула, потому что он уже зловеще навис надо мной, как статуя Командора, и совсем не по-командорски процедил:

— Ну что, пидор, думал, не поймаю. Что ты там лопотал про воспитанных людей? Сейчас я тебя, курва, буду воспитывать. Так, что год тюфяком на койку заляжешь, понял?

— А-а-а, — протянул я с деланным удивлением, — это ты? Каким ветром тебя занесло — на улице вроде бы штиль?

— Сейчас я тебе устрою ветер, — вспыхнул он. — Но сначала ты, гребаный мудила, скажешь, что наплел ментам?

Я огляделся. Перебранка уже привлекла внимание: усатый кавказец за стойкой беспокойно зыркнул глазищами, лица нескольких посетителей с любопытством вскинулись в нашу сторону.

— Послушай, — тихо проговорил я, — шел бы ты своей дорогой. Я не хочу скандала.

— Ах, не хочешь, сука, — ощерился он и потянулся рукой к лацкану моей ветровки. Отшатнувшись, я резко вскочил, опрокинув хилую табуретку, и попятился к стойке. Ну вот, подумалось тоскливо, опять тебе быть битым. Я сознавал, что не смогу одолеть его в драке, но все во мне взвилось в бешеном протесте. Злая усмешка Феди неотвратимо надвигалась на меня. Я прижался спиной к прилавку, скосил глаза и углядел какую-то круглую металлическую штуковину — то ли пепельница, то ли причудливая массивная розетка. Рука автоматически метнулась назад, и пальцы, растопырясь, неуклюже ухватили увесистый снаряд. Я рванул плечом, всем телом и с разворота бросил плашмя вооруженную длань навстречу ухмыляющейся морде. И случилось чудо, ошеломившее меня самого: я его достал — ни на что не рассчитывая, случайно, с лету. Тяжелая блямба размашисто впечаталась в ухо. В каком-то ступоре, не веря, я смотрел, как он качнулся, издав глухой ухающий звук, как у него подломились ноги, точно кто-то подсек их сзади, как он упал на колени, согнулся, ткнулся лбом в пол и замер в позе молящегося мусульманина.

У нас любят жалеть поверженных, кто бы они ни были. С негодующими возгласами повскакали с мест немногочисленные зрители. Сзади, распластавшись поперек стойки, усатый хозяин заведения ухватил меня за шиворот и почти стянул куртку с плеч. Я вышел из оцепенения, понял, что еще сжимаю спасительный биток, развел сведенные пальцы и отбросил его. Надо было уносить ноги — немедленно, пока сердобольные самаритяне не подключили блюстителей порядка: меня совсем не устраивало вновь вляпаться в милицейские игры, да еще из-за дебоша в общественном месте.

Я резко дернулся, высвобождая ворот из цепких лап кавказца. Куртку перекорежило, и из кармана неожиданно вывалился под ноги пистолет — черт подери, я совсем про него позабыл! Торопливо нагнувшись, я подхватил игрушку, выпрямился и запихнул ее обратно в ненадежное хранилище. Наступившая внезапно мертвая тишина изумила меня. Я обвел взором окрест себя и узрел испуганные физиономии — похоже, мой газовик произвел впечатление серьезного оружия. Ни времени, ни желания разубеждать почтенную публику не оставалось: сраженный Федор зашевелился, приподнял голову и замотал ею, как баран, налетевший на новые ворота. Я перенес взгляд на хозяина, застывшего с широко открытым ртом, вспомнил про съеденную пиццу, вынул сотню, щедро бросил ее на прилавок и стремглав ринулся к выходу.

Метрах в трех от «девятки» стояла черная «Альфа-Ромео». Я подбежал к своей машине, быстро завелся и рванул с места. Но тут же тормознул — вспыхнула мысль, что иномарка вполне могла принадлежать Федору. На всякий случай зафиксировал номер и снова газанул. В конце переулка юркнул налево, потом еще раз свернул, попетлял немного, и к тому времени, когда выбрался на Кутузовский, горячка отпустила и я окончательно расслабился.

Каким-то странным кульбитом в сознании происшествие укрепило меня в намерении ехать в Облатовку. Быть может, сработал животный инстинкт, побуждающий убраться куда-нибудь подальше — туда, где никто не догадается тебя разыскивать. Я встроился в густой транспортный поток и надолго прописался во втором ряду. Ровное движение позволяло держать умеренную скорость и контролировать обстановку, не особенно напрягая внимание. И спокойно обдумать ситуацию.

Хотя какое уж тут спокойствие. Сам факт, что я стал объектом столь бурной и неуправляемой ненависти, нагонял весьма неприятные чувства. И чем это проняла Ломова наша бдительная милиция? Мои туманные намеки при той дурацкой встрече, разумеется, дали ему повод подозревать, что именно я снабдил сыскарей некими опасными для него сведениями. Но что, интересно, они могли предъявить ему — до такой степени его взбудоражившее и взбаламутившее? Появление Ломова в пиццерии не было конечно же случайным. Выходит, он следил за мной. Где и когда Федор Ломов сел на хвост? Неужели караулил у дома ни свет ни заря и затем два с лишним часа сопровождал, чего-то выжидая? Что это, злобная мстительность несколько свихнутого малого? Или все гораздо сложнее и серьезней, чем я в силах сейчас представить? Я попытался сообразить, не мелькало ли по пути нечто похожее на черную «Альфа-Ромео». Но тотчас же вспомнил, что имею дело с профессионалом, наверняка обученным искусству наружного наблюдения. Мне сделалось как-то неуютно, даже всего передернуло от тревожного ощущения беззащитности: черт знает, кто еще мог неприметно увиваться вокруг меня — и неизвестно, с какими помыслами. В голову шмыгнула курьезная прибаутка Сашиного начальника. Я усмехнулся: вот так-то, милейший господин Рогов. Ходи осматриваясь.

Скандал беспокоил меня и в другом плане. Я на все лады прокачал мысль о возможных последствиях. Пожалуй, ни хозяин пиццерии, ни клиенты-зрители не станут раздувать историю — встревать в хлопотное и, по виду, крайне сомнительное дело им нужно так же, как кобыле лишний груз на телеге. Если только я не сильно зашиб эту скотину и не потребовалось вмешательства «скорой». Кажется, на виске проступила кровь, но, судя по тому как скоро он очухался, удар серьезных повреждений ему не причинил. В воображении всплыла картинка: Ломов на карачках, очумело трясущий гривастой башкой, — приятный, надо сказать, клип, наполнивший душу тихой ребяческой приподнятостью. Я здраво рассудил, что ему-то тем более не с руки привлекать к себе милицейское внимание, которого он, похоже, страшится пуще, чем черт ладана. Мужик он физически крепкий, двужильный — наверняка выдюжит. И поспешит ретироваться с поля боя. Что последует дальше, я тоже хорошо себе представлял: спесивый дурак не снесет унижения и не угомонится, пока не посчитается с паршивым газетным писакой.