Вадим Григ - Ходи осматриваясь

Я извлек бутылку «Гжелки», налил себе полстакана, хватанул одним залпом. В голове немного прояснилось, но непонятное чувство горечи не проходило. Ты ведь не узколобый пурист, Рогов, подумал я. Любовная интрижка с мужем близкой подружки, конечно, не укладывается в рамки высокой морали, но, пожалуй, не это меня волновало — сплошь и рядом происходили вещи похлеще. Может, дело в Ломове? Этот тип вызывал во мне органическую неприязнь. Однако сохраняй здравую объективность, Рогов. Мужик смазлив, строен, спортивен — женщин к таким влечет, как мошек сладкий мухомор. Я закрыл глаза и представил их вместе: внешне пара смотрелась что надо. Неприятно? Согласен. И все-таки не это меня волновало и беспокоило. Я попытался вспомнить, что и как она говорила о Ломове. Интонация, характеристики, выражение лица — все свидетельствовало об отстраненности, отчуждении и даже о заметном пренебрежении. Или Наталья хорошая актриса, или она не врала мне: их связь могла оказаться случайной и кратковременной и остаться далеко в прошлом. Я плеснул еще водки. В голове зажглась тревожная сигнальная лампочка и противно-противно замигала.

Масла в огонь подлил Бекешев.

Из раздумий меня вывел внезапно оживший телефон. Голос Саши, бодрый и звучный, гулко отдался в оцепенелых мозгах — положительно у меня расшатались нервы.

— Про Жданова слышал? — вопросил он жизнерадостно.

— Слышал, — вяло откликнулся я.

— Надо же. Вот так: рвешься, хочешь сюрприз преподнести, ан нет, тебя уже опередили. И кто же это такой информированный?

— Шахов, — буркнул я.

— Ну этому положено все знать. Однако, думаю, в загашнике у меня найдется еще кое-что окромя, чем тебя пронять. Эй, братец кролик, никак, ты еще не проснулся? Давай-давай, навостри ушки. Первое: о связях Жданова с твоим недругом Ломовым Шахов, надеюсь, тебе ничего не сообщил?

— Что?! — вздрогнул я, разом выбравшись из ступора. — О каких таких связях?

— О самых что ни на есть давних. И похоже, очень тесных. Ломов, оказывается, служил у него под началом в областной милиции. И слыл его правой рукой. Больше того, он был вхож в дом — друг семьи, так сказать. Потом Жданов перебрался в Москву, а его подручный ушел в частную охрану. Только связи они не порывали. Даже как будто еще теснее сблизились. Как говорят, Ломов обделывал для него разные нечистые дела. Это, конечно, из области слухов — не пойман не вор, но будто бы повязал их какой-то криминал. Сейчас по тому, что просочилось из предъявленного Жданову обвинения, могу допустить, что рыльце у Ломова в том же пушку, понимаешь?

— Подожди, Саш, — просипел я. — Дай переварить.

Мысли мои точно с цепи сорвались — от напряжения зазвенело в ушах.

— Нет, это ты подожди, — возразил он со смешком. — Я еще не сказал про второе. Так внемли же. В гараже Ломова стоит серый «Фольскваген».

— Тот самый? — выдавил я.

— Не знаю. Номера-то ты не заметил. А бочок я еще не проверял. Но серый «Фольксваген» стоит точно. Записан, правда, не на него. Владелица — некая Боровец Наталья Михайловна.

Я хотел что-то сказать, но губы выжали какое-то нечленораздельное мычание.

— Чего сопишь? — спросил Саша. — Если меня не подводит память, это ведь подруга убиенной, которую ты разыскивал, верно? Ты, кажется, с ней разговаривал. И что она собой представляет?

Я откашлялся и вымолвил:

— Не знаю. Красивая женщина. Но больше ничего не знаю.

В самом деле, что мне о ней известно? Три — нет, четыре встречи с очаровательной незнакомкой, которая так и осталась тэрра инкогнита. У меня упало сердце. Черт подери этот проклятый «Фольксваген», неужели моим преследователем была она? Но зачем? И нападение на Милу?.. Чушь, она так искренне сострадала, когда я рассказывал.

— Пожалуй, ее стоило бы прощупать, — услышал я. Он хохотнул и прибавил: — Не физически, разумеется. Хотя если она красива…

— Она не имеет никакого отношения к банку, — пробормотал я.

— Вот черт, дался тебе этот банк. Ты как зашоренный, уперся во что-то одно, и ни влево, ни вправо глазом не поведешь. Я повторю то, что уже предположил: на поле, возможно, играет кто-то третий. Может быть, она имеет какое-то отношение к Ломову? — Я задохнулся от неожиданной прозорливости, и по спине пробежал холодок. А он спокойно продолжал: — Мы обсуждали с тобой, что уж провокация с долларами никак не может быть затеей банка. Их самих, похоже, кто-то подставил. Вопрос в том — кто? Если плясать от твоего Бориса, то я скорее обратил бы внимание на Ломова и его окружение. Может, это всего лишь что-то личное. Тамара — его жена, твой друг — ее любовник… Подумай-ка.

— Нет, — угрюмо запротестовал я, — не получается. Зачем ему тогда подставлять банк?

— А черт их знает. Может, таким образом тебя изолировать. Прыти поубавить.

— Не получается, — повторил я. — Слишком сложно и хитроумно. Проще бы просто разделаться со мной. Как с Тамарой и… с Борисом. А Мила, Борисова жена? Ее-то зачем было избивать? И ведь что-то искали. А Курлясов? Как объяснишь его нападение на меня?

— Нет ответа, — хмыкнул Саша. — Но путаник ты великий. По-моему, ты просто гонишься за двумя зайцами. Ладно, черт — нет, бог с тобой. И все-таки, если хочешь, я постараюсь что-нибудь выяснить об этой самой красивой хозяйке «Фольксвагена».

— Не надо, — поспешил я отказаться. — Я сам попробую.

— Ну конечно, — засмеялся он. — Ты настоящий друг. Самое опасное непременно возьмешь на себя.

Путаник я великий. Знал бы Бекешев, до чего же он прав. Я положил трубку и минут пять сидел, неподвижно уставясь на телефон. Обрушившаяся на меня информация все безнадежно запутала в мозгах. Проклятье! Только начинает казаться, что обрел хоть какую-то твердь под ногами, как почва снова расползается — и опять вязкая топь. Борис — Тамара. Борис — Ломов. Борис — «Универс»… Пестрые кусочки смальты никак не сводились в сколько-нибудь обозримый гармоничный узор. И Наталья!.. Серый «Фольксваген»… Я почувствовал почти физическую дурноту. Больше всего мне хотелось напиться до чертиков.

Я поднялся, побрел на кухню и убрал бутылку в шкафчик. Недоставало только впасть в черную депрессию. Нельзя, никак нельзя распускаться. Я тупо поглядел на исчерканный листок, хохлящийся на столе, склонился над ним и стал натужено припоминать значение путаных линий и черточек.

Мое предприятие нуждалось в ночном покрове. Но ждать в таком состоянии, в каком я пребывал, — испытание весьма и весьма нелегкое. Солнце, казалось, не намеревалось уходить с пронзительно-голубых небес. Время ползло тягуче, нудно, надсадно. Целый день я беспорядочно пытался его убить — даже с неимоверной тщательностью пропылесосил квартиру, вплоть до потолков и стен. К девяти фантазия массовика-затейника выдохлась окончательно, и я засел на кухне, беспрерывно покуривая и подстегивая стрелки часов нетерпеливым взглядом.