Вадим Григ - Ходи осматриваясь

Она попыталась вскочить, но покачнулась и едва не выпала из кресла. Из-под опущенных век заструились слезы. Шахов взял ее за кисть и, как ребенка, погладил по волосам.

— Тихо, тихо, девочка. Не нужно так волноваться, — проговорил он и о чем-то задумался. Потом удовлетворенно закивал и продолжил, точно споря с собой: — Может быть. Может быть, в этом есть резон. Да, наверное, вы правы. Да, несомненно, вы правы. — И неожиданно решительно заключил: — Ладно, девочка. Успокойтесь. И положитесь на меня. Сейчас вам требуется только одно — чуточку подремать. А затем сделаем все, что нужно. Я сам вас отправлю. Сегодня же отправлю.

— Правда? — воскликнула она полушепотом, не веря.

— Честное слово, — заверил он и кивнул жене: — А пока, Анюта, займись-ка ею.

Анна Михайловна заспешила к креслу и обняла Дарью за плечи.

— Идем, детка…

— Одну минутку, — вмешался я. — Мне не дает покоя один вопрос. Пожалуйста, Дарья, ответьте, если в состоянии. — Она вопросительно посмотрела на меня. Слезы высохли, и глаза как будто несколько ожили, хотя и туманились утомлением. — Помните, в машине вы сказали, что пригрозили им эксгумацией? Вы полагаете, смерть Виктора была насильственной? Что, у вас есть какие-то для этого основания?

Она помолчала, словно не сразу уразумела, о чем идет речь. Потом опустила голову и вымолвила:

— Не знаю… Вам это может показаться странным. — И, поколебавшись немного, решилась: — Понимаете, я сразу по приезде обратила внимание, что в камере нет кассеты.

— Кассеты? — не понял я. — В какой камере?

— У него было хобби такое, что ли. Или бзик. Он приобрел в Японии какую-то особую аппаратуру. Для скрытой съемки. И потаенно установил в кабинете. И обязательно включал, когда ждал чьего-либо визита. Потом раз в три дня просматривал запись. Говорил: лучший способ понять своих ближних. И менял кассету — никогда не забывал.

— Э-э-э, — протянул я разочарованно, — в этот раз мог и забыть. А мог и сам вынуть или…

— Нет, — убежденно отмела она, — вы не знали Виктора. Он был до ужаса дотошен в своих привычках. Никогда и никого не принимал, не задействовав свою игрушку. Я же говорю — самый настоящий бзик. Так вот, когда я приехала, кассеты в камере не было. Кто-то обыскал кабинет и изъял. Очень тщательно, видно, обыскивали. Камеру устанавливали специалисты. Если не знать где, так просто не найдешь. Зачем кому-то это понадобилось? И что там было заснято?

Я пожал плечами. Напрашивалось с десяток объяснений и весомых возражений. Я мог бы их выдвигать одно за другим, но не стал: в мозгу что-то тренькнуло, вспомнились нападение на Милу и тот бугай, трахнувший меня по голове. Пленка… кассета?..

— И потом, — услышал я и встряхнулся, — вы же видели Виктора в… — Голос ее дрогнул и глаза опять увлажнились. — В гробу. Боже мой, как он усох и страшно посинел. У меня отец умер от инфаркта. Не может человек разом так измениться. При его комплекции. Его как будто что-то сожгло изнутри. И ведь его полгода назад обследовали в немецкой клинике, сказали, что у него абсолютно здоровое сердце.

Ее снова начало трясти, и лицо задергалось в нервном тике.

— Хватит! — сердито запротестовала Анна Михайловна. — Довольно терзать человека. Я ее увожу. — И увела, бережно поддерживая за талию.

Мы остались с Шаховым вдвоем. Он прошелся по комнате, затем сел напротив и с сомнением произнес:

— Как тебе это дело с эксгумацией? Доводы не ахти как логичны. Больше женских эмоций, да?

— Вроде бы, — признал я. — Но имеется еще кое-что, заставляющее крепко задуматься. — И поделился с ним сделанным в Прудном открытии.

— Вот черт! — крякнул он потрясенно. — Лихо закручено. Даа, ты прав, материала для размышлений более чем достаточно. И для вопросов кое-кому. Бооольших вопросов!

Он умолк и погрузился в мысли. Потом, словно неожиданно вспомнив, запоздало поинтересовался, как мне удалось ее разыскать. Я бегло изложил историю своих героических похождений. Глаза его по ходу рассказа все лезли и лезли на лоб, сжимая его в гармошку. Когда я закончил, он долго мотал головой и наконец, еще раз чертыхнувшись, шумно выдохнул изумление:

— Ну ты даешь. Прямо-таки супермен.

— Нет, — усмехнулся я. — Просто супер-повезло.

— Повезло, считаешь? Ты уверен, что все благополучно завершилось? Повезло скажешь, если против тебя не возбудят уголовного дела. Ведь криминалом пахнет. Не дай бог, кто-нибудь из них загнется или хотя бы в больницу попадет, то-то радости им будет: появится возможность упечь тебя в каталажку. Понимаешь ли ты это, дурень?

— Да ладно, — я ухмыльнулся. — Вы меня оттуда вызволите.

Он засмеялся и предостерег, полушутя-полувсерьез:

— Не очень-то полагайся на мое всемогущество. Ну хорошо, супермен. Пока что я тебе тоже крайне настоятельно рекомендую постельный режим. Очи твои забагровели, как у загнанного волка. Двигай-ка спать. И отключи телефон.

— А с ней-то как? — махнул я в сторону двери. — Вы и вправду собираетесь ее отправить? Однако тогда нам вообще не на что будет опереться.

— Да, я лично сам провожу и посажу ее в самолет. Думаю, это самое разумное. В таком состоянии проку от нее здесь никакого. А вот оттуда она нам может принести большую пользу. Пусть подымет бучу и поставит на ноги германское правосудие. Если немцы подадут голос, наши тоже зачешутся, и труднее станет замять. Утром я обстоятельно расспрошу ее и запишу на кассету. И составим заявление в прокуратуру — об эксгумации. Для затравки нам хватит пороху. А дальше…

— А дальше будем ждать помощи из-за бугра, — съязвил я. — Забавно, правда? Представитель нашей родимой власти в борьбе с внутренним злом уповает на поддержку внешних сил.

— Ладно, насмешник, — хмыкнул он. — Топай-ка в кроватку. Давай-давай, выметайся.

…Я бежал во всю прыть, как затравленный заяц. В боку пронзительно кололо, глаза заливало соленым потом, нарастающей болью раздирало виски. Они догоняли меня — медленно, но неуклонно. Курлясов и этот стриженный ежиком. И беспорядочно метали кирпичи. Господи, как они умудрились развить бешеную скорость с таким грузом за пазухой. Тяжелые бруски падали все ближе и ближе, взрывались и обжигали икры мелкими осколками. Это была бесконечно пустынная улица, клубящаяся дымным маревом, с заколоченными крест-накрест окнами и подъездами. «Милиция!» — взывал я беззвучно: голос закатился куда-то в утробу и мерзко урчал в желудке. И никакой милиции. Как всегда — когда нужно, их нет — как всегда. В тумане вырисовывался одинокий фонарный столб. Я вцепился в него и закарабкался вверх, ломая ногти и обдирая колени, пока не запутался в проводах. Охотники уже достигли подножия и закружились в каком-то сумасшедшем плясе, истошно дудя в переливчатые манки. «Дудите, дудите до посинения, — бормотал я в отчаянии. — Черта с два я слезу». Но чувствовал, что соскальзываю, что руки уже не держат. О черт! Крепись, Рогов, крепись…