Татьяна Светлова - Голая королева

— Знаете, когда мы поженились, Лина сказала мне, что в детстве, в мечтах о счастливой семье, ей представлялась кружевная бело-розовая комната.

Что она стала для нее чем-то вроде символа счастья. И я, хоть это и не совпадает с моими вкусами, согласился отделать нашу спальню так, как она мечтала.

Кису сразу представилось, как Алекс, смущенный, показывает эту комнату гостям, с усмешкой пожимая плечами — «у моей жены такой вот плохой вкус…» Или: «У моей жены такая причуда»… Или не показывает вообще, чтобы избежать заспинных разговоров о провинциальных вкусах своей супруги?

Он внимательно посмотрел на Мурашова, ожидая увидеть тень иронии в его лице, — и не увидел. Напротив, Алекс был совершенно серьезен. Демократ, значит. Такой вот лояльный жест — хочешь, дорогая, этот бело-розовый зефир? — пожалуйста, ноу проблем…

И Алина, воспользовавшись снисходительным разрешением мужа, хранит теперь в неприкосновенности свой символ счастья. Может потому, что ничего, кроме символа, у нее нет? — предположил он про себя.

— «Вашу»? — спросил Кис вслух.

— Да, — смутился Мурашов, — поначалу у нас была общая спальня.

— У вас были недоразумения в отношениях?

— Я вам уже сказал, что нет! У нас с самого начала и до сих пор были и есть прекрасные отношения!

Мурашов явно не хотел допустить версию, что жена могла от него уйти.

Или — делал вид, что не допускает?

— В детстве, вы говорите, а где она провела свое детство?

— Лина родилась в Нарофоминске, в семье геологов, но когда ей было шесть лет, ее родители погибли в авиакатастрофе. Разбились на маленьком самолетике где-то в тайге… Она была единственная дочь в семье. После смерти родителей у нее остались дядя по отцовской линии и бабушка с дедушкой по материнской. Бабушка с дедушкой умерли вскоре, и дядя, на чье попечение отдали Лину, определил ее в интернат. Но он тоже умер давно.

Опять «развернутый ответ». Кис посмотрел на Александра: ямочка на подбородке, пухлый рот, ясный взгляд — не хватает только запаха детского мыла и коротких штанишек. «Его-то можно не спрашивать, как он провел детство — за версту пахнет номенклатурной семьей и престижной школой. Разве что спросить, как ему удалось сохранить в первозданном виде этот образ честного, прилежного, воспитанного мальчика, от которого меня уже, кажется, тошнит!»

Маленькая темная комната, смежная со спальней, была гардеробной. И в ней вещи тоже находились в изумительном порядке. Все было выглажено, расправлено, сложено в аккуратнейшие стопочки.

— Насколько я могу судить, вещей она никаких не взяла — заявил, не ожидая вопросов, Александр.

— Вы хотите сказать, что она не ушла от вас, раз вещи на местах? — рассеянно спросил Кис, оглядывая полки и вешалки с одеждой. — А вы хорошо знаете вещи вашей жены?

— Ну как, — немного смутился Мурашов, — вроде знаю.

— «Вроде». Кто убирает в комнатах?

— У нас домработница приходящая, Мария Сергеевна. Кроме воскресения.

Приходит в девять. Живет в соседней деревне. «Сейчас стошнит», — подумал Кис.

— Пошлите за ней вашего охранника… Секретаря, в смысле. Пусть попросит ее прийти прямо сейчас.

Мурашов немного удивился, но вопросов задавать не стал и послушно вышел из комнаты. Кис вздохнул свободнее. Слащавая и в то же время надменная вежливость Мурашова, его приторная готовность помогать «следствию» не нравились ему. Чувство фальши не оставляло Киса. Что-то было не то, словно у Мурашова пропала вещь, а не жена. Может, он придуривается? Может, он убил свою жену, тело спрятал, а теперь морочит мне голову? — злился про себя Кис.

Он открыл ящички туалетного столика. Драгоценности, косметические и гигиенические штучки, записная книжка (Кис отложил ее), несколько писем к Алине, одна и та же рука. Он раскрыл последнее:

" Ты жалуешься на скуку — душа моя, это грех. Посмотри на других людей, как они бьются в жизни с трудностями, и сравни свое положение с ихним.

Вспомни, у тебя ничего не было в жизни, и тогда тебе тоже было скучно. Чего ж тебе надо, чтоб было не скучно? У тебя есть муж, положение хорошее, деньги. Ты и сама не знаешь, чего тебе надо! Роди ребенка, уговори Алекса, что это нужно.

Или обмани его — трудно, что ли, забеременеть! Или ты чего-то не договариваешь?

Может, у вас какие другие проблемы, что вы не можете ребенка родить? Ну, займись благотворительностью — сколько бедных людей, нуждающихся в поддержке, которых ты можешь осчастливить своими деньгами, которые тебе самой не приносят радости…"

Кис отложил письмо. Оно его позабавило смесью романной литературности с просторечием, но, в то же время, насторожило, в особенности той, плохо скрытой нравоучительностью, завистью, которая читалась меж строк неведомой подруги. В записной книжке оказалось крайне мало личных телефонов и адресов. Подруга, написавшая письмо, проживала также в Нарофоминске, звалась Катей и, скорее всего, именно о ней упомянул Мурашов.

В среднем ящике столика лежал блок почтовой бумаги с виньетками, конверты и несколько ручек в маленьком пенале. Бумага для писем была чистой, корзинка для мусора — пустой. Кис повертел на свету верхний листок — так и есть, продавились отпечатки какого-то текста. Кис сложил в свой портфель листки, письма и записную книжку.

Спустившись в прихожую, Алексей тщательно проверил карманы верхней одежды Алины (там было несколько легких, по сезону, курток и плащей) и несколько сумок разных цветов и размеров. Все было опрятно и несущественно: зеркальца, носовые платочки, карандашики, косметические мелочи и конфетки, завалявшиеся то там, то сям — ни записок, ни документов.

Осмотр остальных комнат дома и сада ничего не дал. Уже рассвело, и можно было с уверенностью сказать, что никаких следов борьбы нигде не было. Со стороны фасада были ворота и калитка на электронном замке. С обратной стороны сад простирался на несколько десятков метров в глубину — Мурашов, должно быть, купил соседний участок — и заканчивался обычной, типичной для старых дач деревянной калиткой, выходившей на тихую тенистую улицу, забросанную светло-желтым душистым ворохом липовых цветков. Скорее всего, Алина покинула сад именно через эту калитку… Алексей прошелся по улочке, задумчиво рассматривая свежие пятна от машинного масла в метрах двадцати от калитки.

Мурашов стоял неподвижно возле забора своей дачи — или, вернее было бы сказать, своего особняка? — и наблюдал за ним.

— После того, как ваша жена поднялась к себе в спальню — вы не слышали звук машины? Мотор, хлопанье дверец, может быть, голоса?

— Нет. Я, когда работаю, ничего не слышу.

— А в городе у вас есть квартира?

— Есть. Но мы в ней практически не живем. Изредка только ночуем…