Татьяна Светлова - Место смерти изменить нельзя

— Не надо так злиться. Послушай… Перестань на меня нападать.

— Ты меня любишь, ведь так?

— Максим, оставь это. Прошу тебя.

— Ты меня любишь? Да или нет?

— Я устала. Ты бы подумал на секунду, что я пережила за эти две недели… Не мучай меня.

— Да или нет?

— Да. — Соня спокойно посмотрела ему в глаза.

— Но для тебя это ничего не значит?

— Максим, а ты меня любишь?

— Ты разве не видишь? Ты разве не знаешь?

— Ответь, пожалуйста.

— Люблю. Схожу с ума. Уже сошел.

— И знаешь, почему?

Максим не понял вопроса и смотрел на Соню недоумевающе.

— Потому что я тебе не принадлежу. Потому что обстоятельства образовали между нами непреодолимую дистанцию. Ту самую, которая тебе нужна, чтобы любить… Ты человек, которого влекут имиджи, образы, маски… В них тайна — и она тебя притягивает, интригует. Наличие дистанции эту тайну поддерживает.

Сближение же гасит образ… И женщина без этого флера тайны, женщина вне имиджа, вне роли тебе неинтересна. Ты настоящий режиссер, ты не только мыслишь образами — ты ими живешь…

Максим смотрел на нее во все глаза. Эта маленькая девочка, эта прелестная Соня говорила ему вещи, которых он никогда не слышал о себе и меньше всего ожидал услышать от нее… И, кажется — он еще не знал до конца, — это было похоже на правду… В изящной головке, оказывается, кое-что есть.

— Представь себе, — говорила Соня, улыбаясь и обнажая свои расставленные зубки, — представь меня дома у плиты в грязном фартуке или за глажкой твоих рубашек: я ведь перестану существовать. Я перестану быть Соней, я стану просто женой… А ты начнешь гнаться за другой тайной, искать новый образ.

— Не правда! — сказал Максим.

Но он был не уверен, что это действительно была не правда. Если вдуматься… То, во всяком случае, женщины, которые могли ему обеспечить надежный тыл в плане быта и даже душевного комфорта, — его никогда не интересовали… Меньше всего он искал себе жену. Влекли к себе надменные эгоистки, вампиристые вакханки, полубезумные истерички, заумные синие чулки — все, что необычно, все, что было новым образом, новым амплуа на его сцене…

— Быт разрушает тайну, — продолжала Соня. — И дело не в том, сколько этого быта. При наличии денег — а ты у нас теперь богатый — его можно свести к минимуму. Просто если с тобой просыпаться вместе каждый день, ты перестанешь воспринимать целостный образ…

— Откуда ты все это знаешь? С чего ты взяла?

— Я вижу твои глаза. Они следят за жестом, за позой, за выражением лица… И когда жест или поза удачны, когда они хороши с режиссерской точки зрения, тогда твой взгляд становится завороженным, восхищенным, тогда в нем вспыхивает желание… Ты говоришь, что я играю свои маленькие представления…

Я много думала над твоими словами: они мне помогли лучше понять себя. И ты прав, это именно так. Но я свои маленькие представления играю когда хочу, перед кем хочу и как хочу. И я не смогу играть роли всю свою жизнь, двадцать четыре часа в сутки. Даже для тебя.

Максим молчал, поверженный и восхищенный этим откровением. Начинало смеркаться, и черный шелк ее постепенно таял и растворялся в тенях, и на бледном лице глаза становились все больше, темнее и загадочнее. Любуясь ею, Максим понимал, что она права. Что нужно было бы рассудить трезво, нужно было бы признать честно, нужно с ней согласиться и отказаться, не быть эгоистом, не разрушать семейную жизнь — ни ее, ни Пьера, что… Что она ему нужна. Что с ней все было бы по-другому. Что он уже другой.

— В жизни существует проза, — говорила Соня. — Ты, конечно, это хорошо знаешь, я понимаю. В жизни мы кушаем, ходим, извини, в туалет, встаем с мятым от сна лицом, болеем, наконец. Стареем… Тебе это так же свойственно, как и другим, но образ другого это разрушает в твоих глазах. Меня подобный конец наших отношений — и весьма скорый, как я думаю, — не устраивает.

Соня помолчала и добавила:

— А с Пьером — я могу на него положиться во всем этом. Он не эстет, ну разве что в области своей коллекции. И я знаю, что с ним я могу быть какой угодно: некрасивой, больной, усталой, старой — у меня всегда есть его любовь.

Всегда.

— Но я же люблю тебя! Понимаешь ты это? Я еще никого так не любил!

Максим сделал шаг к ней и обхватил ее, сгреб в свои объятия.

— Соня, Сонечка, ты, может, и права, я не знаю, но я знаю только одно, я не могу без тебя… — терся он своей щекой о ее лицо. — Я тебя выкраду, я тебя выменяю на столик у Пьера, я запишусь к нему на курсы хороших мужей, я все сделаю — я люблю тебя!

Соня выскользнула из его рук.

— Я тоже люблю тебя, — сдержанно сказала она, — и, не знаю, правду ли ты говоришь, но что касается меня, я действительно никогда еще так не любила…

Все это время, пока ты здесь, я борюсь с этим, — добавила она, глянув на него исподлобья. — Но будет лучше, если мы об этом больше не будем говорить.

— Правильно, зачем нам говорить о таких мелочах, которые ничего не значат в твоей жизни, — горько съязвил Максим.

— Значат.

— Что, например?!

— Очень много… Бессонные ночи, разрушительные видения, фальшь, которая появилась в моих отношениях с мужем…

— Поделись секретом: как тебе удается с этим всем" совладать? Я просто поражаюсь твоему хладнокровию! Я тебя люблю — и ты мне нужна, и нет ничего естественней этого желания! Ты меня любишь — но я тебе не нужен. Как это у тебя получается?

— Есть в жизни другие вещи, не менее важные…

— Твой драгоценный покой, — с горечью подытожил Максим. — Снова покой.

Соня посмотрела на него пристально. Ничего не ответив, она достала сигареты, закурила, сходила на кухню за пепельницей… Максим отвернулся к окну, засунув руки в карманы. В узкую улицу оседал холодный октябрьский вечер.

Соня, устроившись в кресле, посозерцала несколько мгновений спину Максима и заговорила.

— Кажется, ты ничего не понял. Попробую тебе объяснить другими словами.

Максим не шелохнулся. Руки в карманах, глаза — в темное окно. Подождав, Соня продолжила, обращаясь к его спине:

— Я трусиха, Максим. Мне нужна любовь, но такая, которая не кончится завтра.

— Ты это уже говорила, — бросил через плечо Максим.

— Да… Но я пытаюсь объяснить тебе одну вещь, которой я боюсь больше всего на свете… За словом «покой» стоит другое слово… — «одиночество». Я очень боюсь одиночества. Наверное, комплекс детства. Говорят, так бывает у детей, которым родители мало уделяли внимания… Пьер любит меня не просто как женщину. Мужчина обычно любит как: одну женщину любит «больше жизни», на других посматривает — вроде примеряет их к себе… Понимаешь ли ты меня? — сказала она жалобно, чувствуя, как ее слова падают в молчаливое оцепенение Максима без малейшего всплеска ответной реакции. — Мне так трудно выразить свои мысли…