Галия Мавлютова - Опер любит розы и одиночество

Я крепко зажимаю дрожащий подбородок кулаком и пытаюсь прочитать расплывшиеся чернильные строчки: «Уважаемый товарищ министр внутренних дел!»

Ну, как всегда! Очередная жалоба самому министру, спущенная на тормозах в наше управление. И, кроме меня, некому ехать и разбираться с тихвинским жалобщиком.

— Юрий Григорьевич, мне надоели жалобы и заявления наших граждан! Отправьте в Тихвин кого-нибудь другого. У нас огромный штат сотрудников, и все выездные. Беременных и нетрудоспособных в наличии не имеется, все живы и здоровы, — выпалила я в надежде, что крохотной слезинке, притаившейся в уголке правого глаза, все-таки не удастся сформироваться в каплю и я ничем не выдам свое отвратительное состояние. Но слеза упрямо набухла и капнула прямо на подлолковничий китель, блистая, словно драгоценный камень.

— Не пристало офицеру плакать, — укоризненно заметил начальник, полюбовавшись игрой света на капле, — положите письмо на стол. Все равно вы не сможете его прочитать. Я вам объясню, в чем дело. Летом в Тихвине на центральной магистрали неустановленная машина сбила молодого мужчину. Мужчина приезжал в гости к своему деду. Дед утверждает, что внука убили умышленно. Он написал министру и приложил к письму вот эту записку. Записку нашли в кармане трупа. Почему-то записка оказалась у деда, а не в уголовном деле. Надо разобраться с этим. Факт зарегистрирован как дорожно-транспортное происшествие. Возбудили, конечно же, уголовное дело — «глухарь». А дед забросал наше министерство жалобами: дескать, милиция не может разыскать убийцу единственного внука. Последняя жалоба с запиской попала на стол к министру. Вот она…

Юрий Григорьевич вытащил из конверта затертую записку с оборванными краями. «Человек давно сгнил, а какая-то записка, затасканная бумажка, все еще блуждает по министерским столам», — подумала я, осторожно подцепляя записку за оборванные края.

— Что там? — Мои слезы мгновенно высохли.

Во мне проснулась ищейка. В такие моменты я забываю о своей незадавшейся жизни, о грядущей старости и об отсутствии всякого смысла в жизни. — Можно я прочитаю?

— Читать тут нечего, одни закорючки, тайная шифропись какая-то. Но дед уверен, что это разгадка смерти его любимого внука. Кстати, у деда больше нет никаких родственников. — Начальник ткнул пальцем в записку.

Я заметила, что один ноготь на пальце был обгрызен. Вот это новость — полковник грызет тайком ногти. Что-то раньше я не замечала за ним никаких вредных привычек!

— Погибший был единственным родственником? — зачем-то спросила я, хотя и так все было ясно. — Потому-то он и уверен, что внука убили.

На затертой бумажке ясно прочитывались тайные знаки:

«Р.р.» топ 700 г руб 000 изум 500 г

Кл. М.Н.

0,005 г калиф

— Что это? — Я недоуменно посмотрела на Юрия Григорьевича.

Полковник загадочно заулыбался.

— Вот и узнайте, что это такое. Кроме вас, Гюзель Аркадьевна, в управлении никто не сможет этого сделать.

Ох уж эти приколы! «Кроме вас, Гюзель Аркадьевна, в управлении никто!» сказано для того, чтобы я больше не рыдала. Чтобы из моих прекрасных глаз не выкатывались слезы, похожие на крупные бриллианты. Чтобы предательски не дрожал подбородок, ну, и вообще, чтобы я вспомнила, что главный герой нашего времени — я, Юмашева Гюзель Аркадьевна, подполковник милиции, прославленный сыщик в недалеком прошлом.

И почему он решил, что совершено преднамеренное убийство? Почему он хитрит и щурится, как Ленин на обложке букваря из моего далекого детства? Он что, решил, что нелепые записки на трупах являются доказательством совершения преступления? Да, он уверен в этом только из-за записки. Не валяются на случайных трупах загадочные записки просто так, без всякого смысла.

А может быть, полковник встал на сторону обиженного деда. Такой вот полковник. Настоящий! Всех униженных и оскорбленных жалеет. А на месте выяснится, что незадачливый внук попал под машину в пьяном виде. На периферии часто давят подвыпивших почем зря.

Задавать вопросы полковнику нельзя. В этом случае нарушается самая святая заповедь нашего министерства — субординация. Приказ есть приказ! Его необходимо выполнить! Лучше молча, без лишних вопросов.

— Мне нужно сопровождение! — громко заявила я.

Тон моего ангельского голосочка звучит вызывающе.

— Какое хотите? — начальник ласково посмотрел на меня и покорно кивнул головой. Дескать, бери хоть роту, а можешь — целый взвод.

— Линчука? — спросила я пустоту.

Юрий Григорьевич потерял ко мне всякий интерес. Как же, опасный барьер обойден, мой бунт подавлен в зародыше, всякое сопротивление погасло, не разгоревшись. А все остальное сама организуешь! Это крупными буквами написано на его скрытном лице.

Зачем мне в командировке понадобился Лин-чук? Толком не могу объяснить. Но он самый опытный сотрудник, пятнадцать лет оттрубивший в уголовном розыске, и, самое главное, он меня абсолютно не раздражает.

— Михаил! — Я вышла в соседний кабинет, где не щадя сил трудятся на ниве аналитической работы сотрудники отдела. Из числа средненачальствующего состава. Так они именуются во всех официальных документах.

Линчук молниеносно выскочил из-за компьютера и хитро улыбнулся. Он, как верный пес, всегда мне радуется, никогда не злится и все приказы выполняет с полуслова. Иногда с полувзгляда.

— Михаил, мы едем в Тихвин. — Я взглянула в глаза Линчуку, пытаясь прочитать в них хотя бы намек на непослушание или нежелание. Ну хотя бы малюсенькое раздражение…

Уж тогда я оттянусь по полной программе.

— В Тихвин так в Тихвин! Когда? — Линчук мгновенно собрал документы со стола.

Выучка у него старая, еще времен министра МВД Н.А. Щелокова. Не оставляет на столе никаких документов, ничего лишнего, все хранится в сейфе под пломбированной печатью.

— А сейчас и поедем. Оформим командировку и айда. Машины нам дадут в ГИБДД, со всеми при-бамбасами. Поедем по трассе, как генералы. Все посты нам честь отдавать будут.

— Ты как ребенок, — укорил меня Линчук, — тебе бы все в игрушки играть.

Несмотря на субординацию, Линчук обращается ко мне на «ты», подчеркивая этим свою корпоративность. Как же, мы с ним из уголовного розыска, — «тебе бы все в игрушки играть».

— Почему игрушки? Солидно поедем, как высокие чины. По дороге объясню, в чем там дело.

— Слушаюсь! — отчеканил Линчук, широко улыбаясь.

Я поняла, почему он так радуется. Лишние три-четыре дня вне семьи для Михаила — все равно что на Канары слетать.

В канцелярии я расписалась за секретный конверт с загадочной запиской. Получила в финансовом управлении командировочные. В глубине души я обрадовалась нечаянно привалившим деньгам. Потом позвонила в ГИБДД и в тихвинскую милицию, сожалея, что не успею заехать домой переодеться.