Андрей Троицкий - Кукловод

Он поднял молоток и не слишком сильно, но расчетливо ударил Гущина по голой лодыжке. Из разбитой ноги брызнула кровь. Свет в глазах на минуту погас. Гущин взревел от боли, завертелся на полу. Литвиненко переложил молоток из руки в руку.

– Я повторяю вопрос…

– Можешь не повторять, – Гущин плюнул кровью.

– Ладно, тебе насрать на собственную жизнь. Тогда вспомни о своей дочери от первого брака. Сейчас девчонка заканчивает школу, в институт собирается. Нет, нет, не думай, ничего такого… Твоя Вера останется жива. Но, как это ни прискорбно, станет инвалидом. Ну, например, лишится обеих ног. Или рук. Это я тебе обещаю. Ты мне веришь?

– Верю

– И правильно. Людей перед смертью не обманывают. Себя ты не пожалел. Пожалей дочь. Тебе дочь жалко?

– Жалко.

– Она хорошо учится. Наверняка поступит в институт, на заочный или вечерний. В какой-нибудь паршивый вуз, куда даже инвалидов принимают. Будет, безрукая, готовить домашнее задание, тыкая носом в клавиши компьютера. Или наоборот. Руки останутся целы. Но в аудиторию ее будут ввозить в инвалидном кресле. Ни подружек… Ни женихов… Возможно, ко всем бедам, она еще и ослепнет. Тогда вообще не сможет учиться. Мир, полный мрака…

– Хватит херню пороть, – рявкнул Гущин.

Сейчас Гущин не перестал чувствовать боль в разбитой молотком лодыжке. Он вдруг услышал, как какая-то струнка, тонко зазвенев, лопнула в груди. В самой сердцевине души.

Возможно, он был плохим отцом. Был, потому что теперь о самом себе можно упоминать лишь в прошедшем времени. Живым из этой комнаты он все равно не выйдет. Но дочь…

Он даже не помнит, когда видел ее последний раз. Нет, помнит. В конце позапрошлого лета они вместе с дочерью отдыхали в подмосковном доме пансионате. Кажется, на три дня там проскучали. От скуки даже занесло на «Праздник воды», который проходил на озере Сенеж. Гущин еще сказал дочери: «Есть в этом что-то языческое, что-то величественное: Праздник воды».

Но бедное действо ничего общего не имело с язычеством и тем более величием. Более чем прозаично. Играет попсовая музыка. По настилу причала мечется Нептун не с трезубцем, а с какой-то дубиной в руке. Его зеленая борода то и дело отклеивается, сползшие плавки открывают бледную задницу. Но Нептун был достаточно пьян, чтобы не замечать такие мелочи.

И еще вспомнилась толпа русалок, жалких, худосочных девок в купальниках, едва прикрывавших интересные места. А дочери весь этот дешевый балаган понравился. Почему? Теперь Гущин этого не узнает.

– Каширин нашел себе работу, – сказал Гущин. – В триста десятом номере останавливался какой-то парень, по паспорту Юрий Алексашенко. Его имя вы можете узнать по карточке регистрации. Этот парень предложил Каширину работу.

– Так-так, – Литвиненко, боясь пропустить слово, согнулся над Гущиным. – Говори дальше. Что за работа?

– Нужно перегнать пару грузовиков в Казахстан, в Чимкент. Обещали хорошо заплатить. Но дело не в деньгах. Каширин боялся, что его грохнут. Как грохнули его жену. Он боялся. Он хотел уехать. Все равно куда.

– Что за грузовики? С каким грузом? Кто их отправлял?

– «Уралы». Что за груз – сам Каширин не знал. Они выехали вчера поздно вечером. Поедут через Оренбург. Где-то в том районе пересекут границу. Больше я ничего не знаю.

– Умница.

Литвиненко потрепал Гущина по голове, по слипшимся, мокрым от пота волосам. Затем он скинул с себя фартук, сложил его и передал молодому человеку. Снова потрепал Гущина по голове, достал из-за брючного ремня пистолет.

– Теперь подними голову. И открой рот. Широко.

Гущин задрал голову кверху. Литвиненко вставил дуло пистолета в раскрытый рот.

– Скажи: «а-а-а-а». Как на приеме у доктора.

Литвиненко зажмурился и нажал спусковой крючок. Грохнул короткий выстрел.

Пуля сломала затылочную кость Гущина и застряла в стене. По белой штукатуренной разлетелись брызги крови. Молодой человек подобрал с пола стреляную гильзу и опустил ее в карман. Литвиненко спрятал пистолет и улыбнулся.

– Все, теперь Каширина прихлопнем. Если грузовики вышли вчера вечером, то в районе Оренбурга будут через двое суток. Не раньше. Можно успеть. Если сейчас же взять авиабилет в Домодедово. Попробуем встретить их на таможне.

Акимов выбрался из кабины «Урала» и отправился к «Жигулям», начинать переговоры с людьми Гецмана. Каширин заканчивал вечернюю трапезу в одиночестве. Он, от волнения вдруг потерял аппетит, но все-таки запихнул в себя соленый огурец, кусок хлеба, выпил полстакана бурды под названием «кофе».

Решил покурить на улице. Неслышно захлопнул за собой дверцу. Спрыгнул с подножки на землю. Из степи дул северный прохладный ветер. Он перекатывал по земле клочья серой травы, ерошил выжженное солнцем прошедшего лета сухое жнивье. Прикурив сигарету, Каширин встал в тени грузовика.

Он бездумно разглядывал узкое плохо освещенное шоссе, указатель поворота на свиноферму. Наконец, утомившись этим бедным зрелищем, дошагал до второго заднего грузовика. Кабина не освещена, сразу и не поймешь, есть ли там люди. Каширин бросил окурок себе под ноги, раздавил огонек подметкой башмака.

Он, оставаясь в тени кузова, прошагал еще несколько метров и остановился. С этой позиции хорошо видны «Жигули». В машине зажгли свет. В салоне трое мужчин. Акимов на заднем сидении. На передних местах Воронцов и второй парень со странной фамилией Гуж. Оба смотрят на Акимова. Тот что-то говорит, разводит руками, загибает пальцы. Интересно, обладает ли Акимов даром убеждения?

…Разговор в салоне «Жигулей» шел туго. Устроившийся на заднем сидении Акимов, уже исчерпал все доводы в свою пользу, устал говорить, стал повторяться. Кажется, в его словах мало толку. Гуж и Воронцов, сидевшие спереди, слушали невнимательно. Они что-то решили для себя и, похоже, это решение, как приговор трибунала, обжалованию не подлежит.

– Месяц назад вдоль границы шмонал московский РУОП, – сказал Воронцов. – Специально сюда из Москвы прислали целый отряд в пятьдесят рыл. Соображаешь? Облавы, засады. Полный мрак.

– Главное, конфискуют груз, – добавил Гуж. – И знаешь, что сделает Гецман? Ну, если нас возьмут за задницы? С живых спустит шкуру. Для начала. А дальше, даже представить страшно.

Но у Акимова оставался еще один, веский последний аргумент.

– А как ты на это смотришь? – спросил он Воронцова.

Акимов запустил руку во внутренний карман. Большим пальцем он снял поперечную застежку с подплечной кобуры. Убедился, что пистолет выходит легко.

Он покопался за пазухой, вытащил из внутреннего кармана куртки кожаный бумажник. Достав стопку сто долларовых купюр, развернул деньги веером. Стал помахивать этим веером перед носом, словно разгонял застоявшийся воздух.