Росс Барнаби - Загадка белого «Мерседеса» [Сборник]

Одно из случайных приобретений, сделанных им во время поисков вещей, которые бы начали превращать жилище в дом, — дюжина бутылок шампанского. Одну он выпил, совсем недурное. Это ей поможет. Оно и так достаточно холодное, но, чтобы придать событию чуточку веселости, обставить все более радостно, он положил бутылку в ведерко и достал весь лед из холодильника. Хм, еды почти никакой. Выпив шампанского, она может вдруг почувствовать голод. Наверное, целый день ничего не ела, глупышка. У него было немного хлеба и коробка паштета; этого хватит до завтра. Он не отпустит ее на работу, если она окажется больной. На худой конец, он всегда может позвонить в этот гараж и все объяснить.

— У тебя такой вид, словно тебя грызет тоска. Это тебе поможет.

Он повернул бутылку, ввинчивая ее в лед, и снял фольгу. Откручивая проволоку, он придерживал большим пальцем пробку, чтоб она плавно вышла, и не смотрел на Люсьену. А если б посмотрел, то мог бы понять, что с ней случилось. Но с девушками ее возраста он мало сталкивался. Ему бы следовало помнить о капитане Йоргенсоне. Он знал, что она думала о нем, как о средоточии уверенности, мудрости, спокойствия и чести. Но он был весь сосредоточен на извлечении пробки.

— Два-три бокала — и ты придешь в себя. — Он протянул ей бокал, она взяда его машинально. Его бодрость и в самом деле начинала звучать очень фальшиво. Он быстро осушил свой бокал. — Выпей же.

Она выпила. Губы у нее не были накрашены — может быть поэтому она казалась такой бледной? Должно быть, она больна, бедняжка. Чтобы дать себе время подумать, он стал снимать целлофан с сигары. Лучше попытаться выяснить, очень осторожно. Ну вот, она опять смотрит в пространство. Она не больна, случилось что-то очень скверное.

— Что случилось, Люсьена?

Она медленно подняла глаза. Лицо измученное,

— Я приехала не для того, чтоб пить шампанское. И не для того, чтоб лечь в постель. Для кого она еще, эта постель?

Боже милостивый, она ревнива.

— Дорогая, что у тебя за мысли?

Сегодня мы поехали в Остенде. Все наши из гаража. На автобусе — вместе отдохнуть, понимаешь, весело провести время. Мы хотели останавливаться везде, где понравится, выпить и сразу ехать дальше. Так мы остановились в деревне под названием Эрнегем.

Теперь он понял, в чем дело — неприятный сюрприз. Естественно, это вывело ее из равновесия. Он был бы рад избавить ее от этого. Но ведь свет на этом не кончается. Он объяснит, и она все поймет. Он спокойно потягивал сигару. Пока еще рано что-нибудь говорить. Сначала надо дать ей излиться, избавиться от всего этого. Она, несомненно, придет в возбуждение, но потом ей будет лучше. Не так уж все страшно, в конце концов.

— Продолжай, Что дальше?

— Мы пошли в кабачок, выпить. Недалеко от меня сидели трое парней. Официанты, Итальянцы. Они всегда громко разговаривают, пускают пыль в глаза и думают, что никто их не понимает.

Конечно — этот надоедливый официант, за которым просила присматривать Соланж. Она была права, увы.

— Что же они говорили, эти парни? И стоило ли их слушать, в самом деле?

— Несколько лет назад, до того, как я переехала в Брюссель — когда я еще была глупой девчонкой — я дружила с такими ребятами. Я немного говорю по-итальянски. Я знаю, как они себя ведут. Ты можешь понять, что у меня возникло мимолетное любопытство. Хорошее слово — мимолетное, да?

— Я могу это понять. Но почему он стало более чем мимолетным? Разве это была не просто болтовня?

— Просто глупые, пустые, полузлобные сплетни.

— Тогда почему они продолжают тебя волновать? Что-нибудь дискредитирующее меня? У меня были в прошлом такие моменты.

Она наклонилась вперед и поставила бокал на кофейный столик. Это уже лучше. Разговор и шампанское оказали некоторое действие. Лицо менее бледное, глаза не такие странные. Она вообще выглядела более естественно.

— Я бы, пожалуй, выпила еще немного, Я очень устала.

— Конечно, выпей еще. Теперь я понимаю. Тебе требуется чуточку перспективы, и все это опять придет в равновесие. Я уже начинал беспокоиться, думал, ты заболела.

— Я не больна.

— Ты только сейчас так думаешь. Это не имеет значения.

— Этого я не понимаю. — Она подняла бокал и медленно отпила. — Нет, больше не надо, а то закружится голова.

— После этого, полагаю, ты видела Соланж?

— А, Соланж. Это ее имя, не так ли?

— Это ее имя. И у нее есть свои достоинства, не хочу быть несправедливым.

— Ты на ней женат.

— Да. С самого первого дня это ничего не значило. Это сразу же превратилось в то, чем оставалось всегда — в деловое товарищество, не больше.

— Но ты женат на ней. Ты все еще женат на ней.

Как теперь объяснить, что на Соланж женат Жерар де Винтер, тогда как руки Люсьены просит Стам? Что де Винтер умер во всем, кроме имени, не имея больше оснований жить? Что он — Стам — ездил пропілым месяцем в Эрнегем, чтобы уладить все с официальной кончиной. Как объяснить все это? Он скрыл это именно потому, что объяснить трудно, разве нет?

— Послушай, дорогая, если хочешь. Я попытаюсь объяснить. Я намеренно не собирался ничего говорить тебе до тех пор, пока мы бы не поженились. Но теперь я, конечно, должен. Понимаешь, я — такой, какого ты меня знаешь, — я не женат на Соланж. Звучит, должно быть, смешно, даже нелепо, но это так.

— А… Ты прав, смешно. Но я не переношу объяснений. Мой отец вечно имел объяснения со своими дамами. С тех пор я решила их избегать. Ни объяснений, ни жалоб.

Несмотря на свое самообладание, Стам нервно шагал по комнате.

— Оседлавший тигра слезть не может. Я должен. Но это причинит тебе боль. Я надеялся этого избежать. — Она тоже встала. Руки нервно сжаты в карманах пальто. — Ты должна попытаться понять, Люсьена. Я был де Винтером. Я больше не он.

— Ты больше не он. Но две недели назад ты был там, с ней. Я понимаю — это долгая история. Но увольте. Я тоже могу давать объяснения. Я дочь своего отца, а ты — ты муж своей жены. Премного благодарна, но я не хочу ничего, что принадлежит другим. Ни домов, ни машин, ни мужчин. К этому решению я пришла, когда была еще ребенком. Мужчин я не делю ни с кем. Я должна идти.

— Нет, нет, Люсьена. У тебя приступ раздражения — это ребячество, недостойное тебя. Я не могу допустить, чтобы ты продолжала верить в историю, которую ты знаешь лишь наполовину. Соберись с духом. Только на секунду позволь голове управлять сердцем, и ты овладеешь собой.

— Я хочу уйти.

Воспользуйся он своим собственным советом, он прекратил бы уговоры, отпустил бы ее. Всегда нужно дать температуре упасть; время для объяснений приходит позже. Но он считал, что не может позволить, чтобы ее страдания продолжались. Ее искаженное от боли лицо ослепило его. Он надеялся, что укротит ее, проявив спокойствие и твердость. Тогда наступит кризис, затем поток слез, а потом она успокоится. И он этим воспользуется, чтобы объяснить, почему она ошибается.