Жорж Клотц - Доллары за убийство Долли [Сборник]

Иногда кажется, что человек оставляет после себя как бы отражение своей личности, своего существования, как будто бы стены, бывшие столько времени немыми свидетелями нашей жизни, хранят еще надолго ее отпечаток.

История человека не кончается с его смертью в доме, где он долго жил. Комната, в которой любили, страдали, — для тех, кто умеет думать и смотреть, — таинственный и вместе с тем нескромный свидетель. Некоторые жилища — бедные или роскошные, печальные или веселые — недружелюбно встречают посетителя, пришедшего нанимать их. Разве нельзя допустить, что предметы обладают глубокой, непонятной душой? Разве не постоянная смена жильцов придает гостиничным комнатам такой банальный, безличный отпечаток? Хотя мебель, находящаяся в них, часто совершенно подобна той, которая украшает любимый вами родной дом. Кровать палисандрового дерева, зеркальный шкаф, умывальник с разрисованным цветами прибором, коврик у постели с изображением льва, лежащего среди яркой зелени, камин со стоящими на нем бронзовыми часами и мраморными канделябрами, маленькая этажерочка с безделушками из поддельного Сакса — не похоже ли все это на обстановку старых провинциальных домов?

Отчего же в таком случае все вещи в старых провинциальных домах имеют веселый и приветливый вид! Не оттого ли, что соприкосновение с людьми сообщило им какую-то таинственную жизнь, которая мало-помалу слабеет, бледнеет и угасает, когда угасают люди, давшие ее им на минуту?.. Их пленительный аромат исчезает, их своеобразная прелесть умирает… Вещи подобны людям: они забывают.

Так в несколько часов комната убийства, пустая, зловещая, мертвая, забыла своего хозяина!

— Как холодно здесь, — проговорил комиссар.

И он начал медленно прохаживаться, осматривая стены, мебель, все уголки, где притаилась тень. Он остановился на минуту возле умывальника, повертел в пальцах линейку, лежавшую на столе, посмотрел на опрокинутые часы, показывавшие двенадцать часов тридцать пять минут.

Нет ничего более страшного, более загадочного, чем часы. Эта машина, сделанная человеческими руками и показывающая время, управляющая нашей жизнью и все тем же ровным шагом подвигающаяся к таинственному будущему, кажется шпионом, приставленным к нам судьбой.

Какой час указывали эти часы? День или ночь? Полдень с его ярким веселым светом? Мрачную и немую полночь? Случайно ли они так остановились или же в минуту, предшествовавшую убийству? Пробили ли они, равнодушный свидетель, последнюю минуту зарезанного старика?

— Нужно позвать сюда опытного часовщика, — сказал комиссар. — Он, может быть, объяснит нам, почему эти часы остановились. Интересно было бы узнать, не падение ли этому причиной.

— Посмотрите, — сказал один из инспекторов, поднимая несколько клочков разорванной бумаги. — Вот это мне кажется странным… Мы этого в первый раз не заметили…

Комиссар взял все три обрывка и прочитал:

Monsieur

22

E.V.

êsi

ие de

Он пожал плечами:

— Это пустяки… не имеет ни малейшего значения… Что хотите вы заключить из нескольких неполных слогов?.. Бросьте…

— Возможно, что это и пустяки, но как знать?.. Если найти то, чего недостает!.. Посмотрите хорошенько, мне кажется, что это обрывки конверта. Разместив их по порядку, получим что-то вроде адреса:

«.Monsieur — 22 — ие de — E.V.»

Остается «ési», представляющее собою часть названия улицы или, может быть, имени адресата. Во всяком случае, мы можем в одном быть уверены, что этот господин живет в № 22 какой-то улицы de… Это уже облегчает розыски…

— Драгоценные сведения, — смеясь, заметил комиссар.

Но инспектор с упрямством рассматривал бумажки со

всех сторон, нюхал их, смотрел на свет. Вдруг он закричал:

— Ну, вот… Ну, вот… Вот это великолепно… Прочтите-ка!!! Мы до сих пор осматривали только лицевую сторону… Посмотрите на сгиб… бумажка двойная… у нее есть изнанка… задняя часть конверта… и… что же я нахожу на одном обрывке:

Inconnu au 22

(Неизвестен в 22),

а на другом:

Voir au 16

(Справиться в 16).

И возле половина почтовой марки… с надписью: Rue Вау… что, верно, означает Rue Вауеп, это не трудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть число, а внизу очень отчетливо: «08». Теперь январь, значит, это письмо написано недавно. Я настаиваю на этом: делайте, как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти господина с улицы de… не знаю дальше, который жил в № 16 другой улицы, а может быть, и той же самой…

— Ищите, если хотите… я же охотно променял бы все ваши открытия на несколько справок насчет жизни, знакомств и привычек жертвы… Вы больше ничего не находите?.. Значит, мы можем ехать…

И комиссар вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад и вперед перед домом. Какой-то фотограф направил свой аппарат на дом и снимал его во всех видах. Когда комиссар собирался садиться в экипаж, он обратился к нему:

— Одну минутку, прошу вас… Так, очень благодарен…

— Вас интересует мой портрет, вы снимаете для какого-нибудь журнала?..

— Для «Солнца», который первый…

— Отлично, — проговорил комиссар злобно, — можете сказать там у вас… Впрочем, ничего не говорите…

День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Это дело, с каждым часом завладевавшее все больше вниманием публики, не двигалось с места. Ничего не было известно, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним заходил маленький старичок, тихий, неболтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил там, редко выходя из дома, еще реже разговаривая с кем-нибудь и почти не получая писем. Почтальон не помнил, когда он заходил к нему.

Что касается Онисима Коша, то он ждал у моря погоды и нервничал. Ему хотелось одновременно и ускорить события, и задержать их неизбежный ход. Он начинал наконец отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и меньше надеяться на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде долго остановиться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления… как настоящий преступник.

«Это совсем не было бы так глупо, — подумал он. — Наверное, в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, находится столько переодетых полицейских, сколько и уличных девиц. Меня многие знают. «Солнце» со своими таинственными статьями очень не по душе полиции, и за мной, наверное, начнут следить… Тогда дело пойдет быстрыми шагами».