Игорь Тихорский - Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. Платье в горошек и лунный свет. Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]

По поводу своего внешнего вида Филька пояснил, что одеваться утром ему было недосуг, поскольку требовалось поскорее опохмелиться. Да он и сам не заметил, что в одних трусах был. Об остальном говорить долго не хотел, но наконец признался, что дает ему один знакомый кавказец пакетики, продав которые, он и приобретает спасительные пузырьки «Красной шапочки», а иной раз и чистой водочкой балуется… Тут Филька помолчал, помялся и наконец, набравшись духу, сказал, что он, Филимон Утехин, как гражданин демократической России, является врагом всяких мафий, которые калечат русский народ наркотой и портят… тут Филька запнулся, но потом четко выговорил: «генофонд нации». Поэтому он готов содействовать демократической власти в разоблачении и поимке банды торговцев наркотиками.

Договорились они с лейтенантом, что, как только Филимона Утехина выпишут, он разыщет «Абдуллу» и наведет на него ментов. Фильку выписали из психушки в понедельник, 20 ноября, в 11 часов утра.

Днем его видели уже крепко навеселе на улице Марата, у дома номер 11, а вечером в 22 часа некий прохожий позвонил в отделение и сообщил, что в подворотне дома номер 13 по улице Марата лежит человек в луже крови.

Гражданин Филимон Утехин был убит двумя ударами ножа. Дело вел лейтенант, который вскоре попросил у начальства санкцию на закрытие следствия, поскольку убитый был пьян и, очевидно, не поладил с кем-то из собутыльников. Санкцию долго не давали. Начальство считало, что Филька был связан с южной мафией, которая специализировалась на наркотиках, и требовало найти «Абдуллу». По этому случаю омоновцы произвели пару облав на Кузнечном, загребли несколько лиц «кавказской национальности», большинство из которых оказались ни в чем таком не замешаны. Но двоих, одного из которых звали Мамедом, посадили, тем более что нашли у него на квартире при обыске мешочек маковой соломки. Однако сам Мамед твердил, что держал наркоту для себя, имен никаких не назвал, не вспомнил никого, кроме алкаша, которого, как он сказал, может, и звали Филькой, хотя он и не уверен, поскольку русские имена запоминает плохо. А алкаша помнит, потому что тот однажды у него в квартире был. Здесь его щедрый кавказский хозяин угощал водкой за то, что тот помог ему разгрузить машину яблок на рынке… А неблагодарный русский алкаш украл у него драгоценный продукт, без которого гражданин Азербайджана жить не может, так как болен хроническим, смертельным недугом — наркоманией.

Однако с тех пор он этого алкаша не видел, о краже и думать забыл. Было это аж год назад, а характер у него, Мамеда, мягкий, отходчивый, он этого проклятого Фильку, поскольку сразу не убил, теперь уже, конечно, простил и не вспоминал.

Лейтенант все складно в рапорте изложил, все ниточки связал, копию рапорта, как положено, отправили в Управление, а дело вскоре закрыли.

«Бананы подешевели», — меланхолично констатировал Евграф Акимович, останавливаясь у ларька. «Пустячок, а приятно», — расхожей приговоркой Евграф Акимович пытался отогнать раздражение, которое последнее время частенько овладевало им. Сегодня причиной недовольства старшего следователя прокуратуры была необходимость идти на работу. То есть не сам факт наступления очередного будничного рабочего дня, а та встреча, которая предстояла ему в прокуратуре. «Взять большую связку или маленькую?» — тягуче размышлял Евграф Акимович. В вопросе покупки бананов заранее все было ясно. Евграф Акимович всегда брал большую. Бананы были не только любимым его лакомством, но и заменяли биточки с макаронами в столовой, стоящие ровно столько же, сколько килограмм бананов, но проигрывающие последним по всем статьям. Так что брать надо было, конечно, килограмма полтора, но раздумывал Евграф Акимович опять-таки для того, чтобы оттянуть хоть немного встречу с дамочкой-корреспонденткой местного радио, которую ему навязал шеф, рекомендовавший старшего следователя как крупнейшего специалиста в области раскрытия кровавых преступлений.

В прокуратуре у дверей его кабинета уже сидела дама средних лет. «Искусствоведша» — определил для себя Евграф Акимович. Всех женщин за сорок он делил на «трудяг», «хохлаток» и «искусствоведш». Последняя категория почему-то в его сознании ассоциировалась с чем-то отвратительно претенциозным, то есть с существом, говорящим на людях исключительно «высоким штилем», постоянно вспоминающим имена наимоднейших режиссеров, актеров и художников, но при этом не брезгующим самым похабным матом, которым «искусствоведши», как правило, свободно пользовались в своем кругу за стаканом коньяка, рассуждая о безвременной кончине итальянского кино.

— Евграф Акимович? — спросила дама. — А я уже на часах. У вас ведь дел невпроворот, вот я и боялась упустить вас.

— Проходите, — буркнул Евграф Акимович, все больше злясь уже не только на «искусствоведшу», но и на самого себя за бессмысленное раздражение.

Корреспондентка представилась Ириной Самойловной и, плотно усевшись в гостевое кресло (кстати, единственное во всем отделе), стала копаться в сумочке. Это тоже было, как считал Евграф Акимович, характерной чертой «искусствоведш», как, впрочем, и «хохлаток». Но те копались по рассеянности, а эти от того, что в сумочках у них, как правило, царил такой бардак, что даже диктофона, который пыталась выудить корреспондентка, так сразу, вдруг не найдешь, поскольку навалено всего изрядно: французская косметика и театральные программки, и наверняка брошюрка о новомодном ботаническом чуде американского происхождения.

Продолжая поиски диктофона, Ирина Самойловна с тоской думала об очередном «солдафоне», с которым ей придется беседовать ради хлеба насущного.

— Как вы оцениваете сегодняшний уровень преступности? — начала корреспондентка.

Банальный вопрос вызвал тихую ярость следователя.

— Хорошо оцениваю, — коротко ответил он. — Преступность на высоте!

— Но как же быть, Евграф Акимыч? — театрально ахнула «искусствоведша». — Ведь на улицу страшно выйти. На нас просто охотятся!

— Ну не так уж все ужасно! — возразил следователь. — Бананы вот я люблю, — ни к месту сказал он. — И, вынув связку из портфеля, аккуратно положил ее в небольшой холодильник — тоже единственный на весь отдел. Несколько ошарашенная таким оборотом дела, «искусствоведша» решила сменить тон.

— Итак, Евграф Акимыч, вы считаете, можно сказать, что преступность достигла своего пика?

— Не знаю, — брякнул следователь. — Может, и не достигла. Не задумываюсь над этим, знаете ли. Мы их ловим и сажаем. Посадим — выпустим. Они снова убивают, мы снова сажаем — все своим чередом.

Содержательную беседу прервал телефон. Звонил шеф.