Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

— Обе, — ответила блондинка.

— И не шутите?

— Нет, — засмеялись в ответ девушки.

— Ты слышишь, Дмитрий? Они обе — Людмилы. Фантастика! И какой формат! Симпатишные, веселые. Что будете пить, Людмилы?

— Коктейль, — ответила брюнетка.

— И какой же?

— «Кровавую Мери».

— Обеим?

— Да, — ответили разом девушки.

И встретившись взглядами, вновь прыснули.

— Будет вам Мери. — Он уже возбужденно махал рукой. — Официант, две самых кровавых Мери!

Но Савинов не замечал — ни хорошеньких Людмил, ни своего приятеля. Он смотрел на столик в другом конце ресторана. Там сдержанно пировали трое молодых мужчин. Знакомая униформа — те самые серенькие костюмчики, галстучки. Правильные стрижки. Лицо одного из них, мордатого, с пухлой талией, было очень знакомо Савинову.

— Ты кого там увидел, призрака?

— Почти…

— Знаешь, — сбавляя голос, тихонько зашипел Тимошин, — я тебя бояться стал, когда ты вот такой.

— Какой?

— Когда призраков видишь, — он обернулся к девушкам, подмигнул им. И вновь потянулся к приятелю. — Пей поменьше. На тебя не только водка плохо действует, но и коньяк тоже. Запомни это. Даже вино сухое. Ты мне тогда что в поезде нес, помнишь? Перед сном. Когда я уши заткнул, чтобы тебя не слышать. А ведь слышал! Цитирую: «И страна, как подстреленная сука, будет подыхать на глазах у всего мира. Быстро будет подыхать, точно отрапортовала: пятилетку за год! Качественно будет подыхать, на совесть…»

— Я это говорил?

— А то нет!

Официантка принесла две «Кровавых Мери». Тимошин вновь обратился к девушкам.

— Самые кровавые, как и было обещано. Наслаждайтесь, Людочки-Людмилочки… Так вот я еще раз говорю тебе, Дима…

— Это же Кузин, — слушая его вполуха, сказал Савинов. — Женя Кузин.

— Какой еще Кузин? — нахмурился Тимошин.

— Евгений Платонович. Он на несколько классов старше нас учился. Подрабатывал еще пионервожатым…

— Был такой, припоминаю. Мерзкий типчик…

— Мерзкий-то мерзкий, да он меня как-то к себе звал…

— Куда к себе?

— На работу. Это курсе на четвертом универа было…

«Дмитрий, ты же умный мужик, — вспомнил Савинов встречу на улице. — Преподавать историю, конечно, благородно. Но, ты меня извини, это дело, как бы лучше выразиться-то? — для дураков. Заканчивай свое высшее, получай диплом и давай к нам, в комсомол. Ты по всем показателям подходишь. Говорить умеешь, спортсмен. Нам такие нужны». Он слушал его, кивал. А когда они расстались, шагов через десять процедил: «Кретин».

— Да куда он тебя звал, этот Платонович? Помощником пионервожатого?

— Что-то вроде того. Кажется, тогда он был вторым секретарем Ленинского райкома комсомола. Сейчас, может быть, уже первый.

— Так он тебя работать в комсомол звал?!

— Ага.

— Фу, гадость какая…

— Нет, ты не понимаешь, — Савинов уже хотел было сказать, что это сейчас Кузин — второй или первый секретарь райкома, а через пять лет он будет первым секретарем областной комсомольской организации, а чуть позже…

Отмахнувшись от него, Тимошин уже развлекал девушек болтовней. А перед глазами Савинова с экрана телевизора выступал первый секретарь ВЛКСМ области.

Он говорил: «Наша организация, не раздумывая, приняла все жизнеутверждающие идеи перестройки. И на вопрос, какой быть стране дальше, каждый член нашей организации с чистым сердцем ответит: “Новой, демократической, человечной!”». А еще несколькими годами позже на экране телевизора Евгений Платонович Кузин появится в роли нового персонажа. «Как генеральный директор “Нового социального банка”, — будет вальяжно говорить он, холеный, в двубортном костюме, пополневший, — я могу смело сказать нашим вкладчикам: вам не о чем беспокоиться, дамы и господа, мы денно и нощно стоим на страже ваших вкладов!». Приблизительно так. Кузинский банк в городе так и прозовут — «комсомольским», потому что осядет там большая часть денег областного ВЛКСМ, а все посты займут секретари, инструкторы и прочая челядь доживающей последние годы власти. Что Петька Тимошин? Расскажи об этом сейчас Кузину — в лицо рассмеется.

— А почему ваш друг такой молчаливый? — спросила брюнетка.

— Это он только сегодня такой задумчивый, — объяснил Петька. — Может, заболел?

— Эврика, — тихо проговорил Савинов и залпом выпил только что милостиво налитую Тимошиным рюмку коньяка. — Эврика! Я — гений, Петр… Гений.

— Заболел, если не хуже, — пристально поглядев на него, затем на девушек, проговорил Петька. — Вы лучше, девочки, подумайте, куда мы сегодня поедем? После ресторана.

Людмилы переглянулись.

— А у вас есть хата? — спросила брюнетка.

— У нас-то есть, — сказал Тимошин. — Правда, однокомнатная. Но кровати — две. В смысле, кровать и диван. Вы его не бойтесь, — Тимошин кивнул на Савинова, — он не кусается.

— Хотелось бы верить, — покачала головой брюнетка.

Но Савинов уже потеплел, повеселел, подмигнул приятелю:

— Точно, не кусаюсь, — и перевел внимание на девушек, — разве что чуть-чуть. За хвостик.

— Вот и молодец, — несколькими днями позже, вставая из-за просторного полированного стола, проговорил упитанный комсомольский вожак Евгений Платонович Кузин. — Я знал, Дмитрий, что голова у тебя работает правильно… Тут такое дело: ничего сверхъестественного я пока предложить не смогу. Уж извиняй. Но одна должность у меня есть. Хлопотная, правда. Будешь инструктором по дальним районам. У меня было еще пару человек на это местечко, но я выбираю тебя. Считай, что успел. Полгодика покантуешься, покажешь себя, а потом поглядим… Идет?

Савинов тоже поднялся:

— О лучшем я не мог и мечтать, Евгений Платонович.

— Э нет, так не пойдет. Просто Женя. Мы теперь — одна команда.

«Комсомол так комсомол, — дома сказала ему мать. — Все лучше, чем твое бродяжничество».

А вот Петьку Тимошина так и перевернуло!

— Да ты рехнулся?! — завопил он в летнем кафе.

Все оглянулись как один. Точно бомба взорвалась! А потом, выпив коньяку, рассмеялся:

— Ты всегда умнее меня был. И хитрее. Только прикидывался: учитель, мол. Вот и сейчас свою игру придумал. Скажешь, нет? Корочками решил обзавестись, легализоваться. Что я, не знаю, как комсюки по заграницам шастают и шмотки оттуда возят? А я-то простак — призраки Савинова! Хитрец ты, Дима, ой, хитрец! А мне про подстреленную собаку лепил. Про «Греческую смоковницу». Про массажные салоны. Зачем? — Тимошин пожал плечами. — Даже обидно…

И пока Савинов, улыбаясь, подбирал слова, добавил:

— Знаешь, Дима… Мне-то ведь не стыдно в глаза людям смотреть. Хошь — покупай джинсы, хошь — проходи мимо. Я — продавец. Никакого лукавства. Головы не засоряю людям. А с тобой теперь все иначе будет…