Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

Пристроиться к одному из лидеров и — вперед?

Конечно, у него был уговор с Принцем. Он помнил, что надо играть по правилам, чтобы не раскаяться. Да потом и не хочет он быть ни астрологом, ни политиканом. Последним особенно — не отмоешься! Чужое это. Принц очень точно угадал его, Дмитрия Павловича Савинова, предназначение. Меценат, миллионер. Светский лев в том кругу богемы, который устанавливает моду в мире — на картины, одежду, кинематограф. И все же, имея такое богатство, как время и пространство, как целый мир, быть всего лишь светским львом? Унизительно как-то. Точно пушку овсом заряжать…

— Значит, в большие начальники метишь? — подловив его в коридорах комитета, раскуривая сигарету, так, между прочим, спросил Шебуев.

На губах дружка Кузина была его коронная улыбка — доброжелательная, но прохладная, с издевочкой: мол, ты, конечно, думай, что мы друзья, если тебе так нравится, но на самом-то деле мы друг другу никто. Сослуживцы. И то до поры до времени. К тому же ты — мой подчиненный. И норовистый больно, что мне ой как не по сердцу! Ты свой норов на трибуне показывай, когда с массами работаешь, а в общении с Евгением Платонычем пыл свой поумерь. Там моего пыла достаточно. В такие мгновения Шебуев прищуривался особенно сильно, как от едкого табачного дыма, и смотрел на тебя долго и цепко. Мол, место первого министра уже занято. А решишь перебежать дорогу — жди беды.

— Так метишь или нет? — переспросил он.

— А к чему такой разговор? — вопросом на вопрос ответил Савинов — ответил с вызовом.

Шебуев прищурил глаза до щелочек.

— Надо о чем-то поговорить — мы с тобой редко беседуем. Все работа, работа. — Вдруг его глаза стали точно стеклянными. — Да, забыл…

Шебуев держал паузу, Савинов ждал.

— Ну? — первым не выдержал он.

— Предупредить забыл…

— Говори.

— А что, торопишься? — усмехнулся Шебуев. — Ладно. Запомни вот что, Димитрий Павлович, — он нарочно впихнул лишнюю буковку в его имя. — Ты хоть и спортсмен, а поперек батьки в пекло попрешь, меня, то есть, я тебя на одну ладошку положу, а другой прихлопну. В порошок сотру. Места мокрого не останется. А Кузину скажу, что так и было. И он поверит. Мне поверит. Понял? — Шебуев выдохнул дым тонкой резкой струей мимо лица коллеги. — Я предупредил. Без обид, Савинов. А теперь иди, трудись, не буду тебя задерживать.

Дмитрий Савинов шел по коридору, лопатками чувствуя колющий, полный враждебности взгляд Шебуева. Вот уж комсюк из комсюков — с ядом вместо крови. Подонок, гад. Точно добычу выслеживал! Жертву.

Уже выследил!..

— Сейчас бы подшивку старых газет, — собирая дома чемодан, вслух сетовал Савинов. — Одной газеты — только за все годы. Каких-нибудь «Известий»…

Надо было прихватить с собой! Если бы Принц позволил. Но даже если и позволил бы, разлетелась бы эта подшивка по всему ночному небу! И упал бы он, Дмитрий Савинов, все равно с пустыми руками.

В первых числах сентября 1985 года, когда по всей стране уже бежала едва уловимая дрожь обновления, Савинов взял отгул и укатил в столицу. У него был план — грандиозный, авантюрный, даже опасный. План, от которого дух захватывало! Еще через сутки он вошел в редакцию популярного литературно-публицистического журнала…

Но прежде он несколько часов гулял по Москве, с замоскворецкой стороны разглядывал кирпичную гусеницу Кремлевской стены.

Все пока было спокойно в государстве, как-то странно устоявшем на костях своих же людей. На разрушенных судьбах. На предательстве и самой гнусной лжи. В государстве, поднявшемся уродливым и корявым колоссом. Вся эта земля была пропитана кровью своих людей, столетиями люто глумившихся друг над другом, — насквозь пропитана. Но кровь превратилась в перегной, потом в цветущие деревья. И вроде бы все забылось. И вроде бы все хорошо…

Нет, так не бывает! Из драконова зуба, брошенного в землю, никогда не вырастет благородный витязь, рожденный для светлых подвигов, а поднимется злой воин, готовый убить любого, на ком остановится его взор. Глупо думать иначе. Смысла самого бытия не понимать, вот что это значит!

«Если бы взять и все изменить, — думал Савинов, — изменить на свой лад». Ведь есть же в его руках тонкая ниточка, за которую стоит только потянуть. У других нет, но у него-то есть. А вдруг он сможет раскатать этот чертов клубок. Вдруг?..

Часа полтора он просидел в приемной, но дело того стоило. Наконец, деловито вскинув голову, секретарша сказала:

— У вас пять минут, товарищ.

Савинов прошел через двойные двери и оказался в кабинете, по-старомодному обитом деревом… Он хорошо помнил этого коренастого, большеголового, лысеватого человека. Бойкого, говорливого. Удачливого редактора, талантливого публициста. В ближайшие годы его часто будут видеть в компании с новым генсеком. Один станет рубить с плеча, перестраивая систему, другой говорить, что так и надо. И говорить справедливо, ничего не скажешь!

— Добрый день.

— Добрый, товарищ… Савинов? Так, кажется?

Гость кивнул. Редактор указал рукой на пустующее кресло напротив:

— Прошу вас.

— Благодарю, — усаживаясь напротив хозяина кабинета, ответил гость.

— Значит, у вас дело государственной важности? — мрачно усмехнулся редактор. — А я, знаете, люблю дела государственной важности, — он крутанулся в кресле слева направо и также проворно вернулся обратно. — Именно такие дела меня интересуют в первую очередь. Поэтому я вас внимательно слушаю…

Не один день Савинов готовился к этой речи. В поезде слова, точно взволнованные ветром морские волны, то и дело собирались в плотные гребни — дышащие грозой предложения, а те, в свою очередь, группировались в абзацы, полные смысла, важности, значимости, и вот уже текст, который все время видоизменялся, набирал новую силу, превращался в цунами — и накатывал, все сметая на своем пути. У Савинова даже голова заболела. Он бы слег от своих мыслей, серьезно занедужил бы, приехал в столицу разбитый, едва живой, если бы сосед по СВ, наблюдая за ним, вовремя не предложил бы ему коньяка. Они выпили, и сосед, главный инженер крупного завода, доверительно и сочувственно спросил: «На ковер едете? — понимающе кивнул. — Угадал? Я поначалу постеснялся спросить…» — «Угадали, — кивнул Савинов. — Еду правду-матку резать начальству. Не поверят — кирдык мне будет. А правда такая, что хуже некуда!». — «А иначе нельзя?» — сочувственно поинтересовался сосед. «Никак нельзя! — замотал головой Савинов, — от этой правды вся моя жизнь зависит!..»

И вот теперь ему предстояло воплощать свою идею в жизнь!

— Представьте, как бы поступил Наполеон, если бы знал, чем обернется для Франции и его собственной судьбы его же имперская политика? — спросил Савинов у редактора журнала. — Итог, которой выбросил его, как пустую бутылку, на остров Святой Елены?