Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

— Ловлю, ловлю, — разливая по рюмкам водку, улыбался Савинов.

Две трети графина они уже уговорили.

— А лет через тридцать-сорок, с учетом того, что большевичье выиграло и продолжает над нами издеваться в разных формах своего правления, у нас останется миллионов пятьдесят, не больше. То есть не пройдет и полувека, как нас, русских, или, хрен с ним, просто россиян, останется ровно десять процентов от того количества, которое могло бы быть, понимаешь? — Ковалев понизил голос. — Ленинский эксперимент продолжается — по сегодняшний день. И управляют нами те же верные ленинцы, только без своих билетов. — Ковалев пьяненько приставил палец к губам. — Только, Дима, тсс! В подполье они ушли, в подполье, как раньше. Надо же довести эксперимент до конца, до победного финала! С них же Ленин спросит! Там, в преисподней. А то, что останется — туточки, на земле — и назовут коммунизмом. Несколько миллионов обколотых, спившихся, деградировавших людей. Такой обезьяний питомник, как в Сухуми был, — помнишь? — пока его не разбомбили. Бегают, кричат, суетятся, кто-то вповалку лежит, кто-то размножается. И все на своем обезьяньем языке щебечут — смесь русского мата и полусотни английских слов. Чем тебе не новый русский язык? Вот он — эксперимент века! Или тысячелетия. — Мишка постучал костяшками пальцев по лбу. — Думать надо…

Слушая товарища, Савинов давно смеялся — расслабленно, обняв руками спинку дивана.

— Давай, наливай, — кивнул на рюмки Ковалев. — Развалился, ржет…

— А тебе завтра к детям не идти?

— Завтра же воскресенье. Или нет?

— Точно, — кивнул Савинов, протягивая руку к графину. — Так и есть.

— Слава Богу, — бочком свалившись на диван, пьяненько просопел Ковалев. — Дети отдыхают — я тоже.

Собирался Ковалев заполночь. Остаться не захотел — мать будет беспокоиться. Всегда беспокоится — звони не звони. Савинов вызвал такси.

— А Толик-то, знаешь, у нас кто? — наматывая на горло шарф, в коридоре спросил Мишка.

— Нет. А кто он?

— Коммерсант! И преуспевающий, между прочим. Недавно на своем БМВ меня катал.

— Толик — на БМВ?

— Ну да. Он чем только не занимался. Плитку керамическую выпекал. Не получилось. Аппаратурой торговал, разорился. Чуть квартиру не продал за долги. Могли прибить. Бандиты. Выкрутился. Денег назанимал. Открыл какую-то столярную мастерскую. За ней — еще одну. Превратил их со временем в крошечный заводик, то бишь развернулся. Короче, теперь он деревянные двери на любой вкус делает.

— Постой, постой, так эта фирма «Панченко энд компани, двери на любой вкус», его что ли? Эта реклама идет в моей газетенке чуть ли не из номера в номер…

— Его, — кивнул Ковалев.

Савинов изумленно покачал головой:

— А я думал — однофамилец. Значит, наш диссидент стал капиталистом?

— Самым настоящим. И важным таким. Я его на день рождения пригласил, он пришел — в туфлях дорогущих, остроносых таких. Я ему тапки предложил — он разуваться отказался. Все в тапках, а он — в ботинках. Марку держит!

— Так как же его занесло-то в капиталисты?

— Когда весь этот бардак закрутился, он сказал: «А чем я Савинова хуже? Димка-прохвост жирует, а я побираться буду? Один поезд упустил, а на другой запрыгну». Мы тогда с ним выпивали, вот он мне это и сказал. — Мишка кивнул. — И запрыгнул. Ты — с поезда, а он прямо в купейный вагон! Зигзаг судьбы, Дмитрий Павлович!

За окном рявкнул автомобильный клаксон.

— Это за тобой, — набрасывая пальто, сказал Савинов, — пошли, провожу.

Иногда он заходил в кафе, что было за углом, в двух шагах от его дома. Он мог бы ходить и в более дорогое питейное заведение, но не желал этого. Недавно сюда взяли девушку по имени Полина. Ей было нелегко: она работала и за барменшу, и за официантку. Но девчонка справлялась. Успевала. Она всегда ходила в вытертых на ягодицах джинсах, в белом, отчасти засаленном фартучке, в майке, так явно подчеркивавшей ее грудь, на которой никогда не было лифа. На Полину заглядывались, и Савинов чаще других. В эти дни он приводил себя в порядок и выглядел настоящим франтом, случайно зашедшим сюда опрокинуть рюмку, другую… третью. У каждого наконец могут быть свои причуды! А когда Полина проходила мимо, он так и впивался в нее взглядом. Господи, иногда ему казалось, что он даже помнит запах ее кожи, волос, только что намокших в душе. Ее крепкое, молодое тело, свернувшееся клубком под одеялом в его постели. Сколько лет назад это было? Ровно столько, сколько она прожила на белом свете. Но потом догадывался, что это запах других женщин, — всех, с которыми он когда-то был…

Его человек все приходил к нему, гостя по вечерам на телеэкране, холодно улыбался, умно рассуждал. Только слово «человек» к нему мало подходило! Он скорее был просто «тип». И тип этот был одним из тех, кто вершил политику страны. С ним беседовали известные журналисты, политические обозреватели. Он отвечал на вопросы, учил жизни. Его называли то крупным предпринимателем, то политиком. Еще — лидером-реформатором. Однажды Савинов даже привстал в кресле от удивления: этот тип что-то говорил президенту, а тот, слушая собеседника, многозначительно и немного хмуро, как это обычно делал, кивал.

Иногда Савинов прицельно следил за своим гостем, иногда сразу выключал телевизор.

Так продолжалось до следующей зимы…

В начале декабря Савинов сел на самолет и полетел на юг страны. Там, на побережье Черного моря, в Крыму, в окрестностях города С. он отыскал прекрасный белый дом в мавританском стиле, окруженный кипарисами, один из многих дорогих особняков. Дмитрий Павлович твердо знал, что тип, которого он разыскивает, живет именно здесь — дом не раз появлялся на телеэкране. Тип, которого Савинов бессознательно искал все эти годы, в одной из передач сидел на веранде, за белым столиком, в окружении экономистов и политиков.

«Змея, ах ты змея, — повторял Дмитрий Павлович, глядя на телеэкран. — Вот как найду я тебя, не поленюсь?!».

Савинов вспоминал о нем так часто, что это становилось болезнью. Вспоминал в полном одиночестве, вытряхивая на язык последние капли из стопаря или тупо глядя в потолок, отдыхая в простынях рядом со случайной женщиной. Он думал о нем, даже прислонившись ухом к наглухо забитой второй комнатке, откуда ему по ночам слышался голос Инокова.

Тип, которого он искал, был государственным советником и бизнесменом. Фамилию его Савинов не произносил и не хотел произносить. Он знал наверняка — это ложная фамилия! И тип этот дурит всех вокруг, выдавая себя за самого обыкновенного человека. Для определения этого существа Дмитрию Савинову хватало одного короткого и лаконичного, как кличка у собаки, имени: Принц.