Адам Сен-Моор - Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет]

Клид посмотрел ей прямо в глаза. Такое ослепление казалось ему столь удивительным, что было даже трогательным.

— Ваш муж мог задержаться из-за аварии, несчастного случая, — попытался вставить он.

Жюльетта медленно покачала головой.

— Нет, — ответила она. — Жан позвонил бы мне, а если бы произошел несчастный случай, то кто-нибудь меня уже уведомил бы. Жандармерия… госпиталь… Я думала об этом всю ночь.

— Несомненно, вы правы, — спокойно подтвердил Клид. — В таком случае нужно взвесить другие варианты, как вы думаете? Что-то более подходящее…

Она внезапно подняла голову.

— Вы имеете в виду другую женщину, не так ли? Вы думаете, он уехал с другой?

Не спуская с нее глаз, он, улыбаясь, кивнул. Ее глаза вдруг совершенно высохли, и Клид прочел в них негодование.

— Нет, тысячу раз нет! Ваше предположение абсурдно!

Ее протест прозвучал не убедительно, и Клид улыбнулся еще шире. Женщина покраснела и отвела взгляд.

— Жан не изменял мне. — Она говорила очень мягко, будто старалась убедить саму себя. — Он любил меня всегда. Он относился ко мне с той же страстью, что и в первые дни нашего брака.

Клид начинал скучать. Он бросил взгляд в окно. Снег налипал на стекла. Он подумал о том, как холодно на улице. Мысль оказаться за рулем машины и вновь исполнять танец шимми отбивала всякое желание уходить. Тут было так приятно…

Он освободился от пальто, бросив его на спинку кресла. Понимая, что молчание все более тягостно для женщины, он все равно не нарушал его. Она слегка пошевелилась, вцепившись ногтями в бедра, пытаясь задержать припадок истерии. Клид поискал глазами звонок, чтобы вызвать, в случае необходимости, служанку, шаги которой слышались в других комнатах.

Его сигарета потухла. Он взял другую, помял ее и постучал слегка о ноготь, прежде чем закурить, как делал это во время войны, да так и не избавился до сих пор от этой привычки. Он почувствовал взгляд Жюльетты Дравиль, следившей за каждым его движением. И тут в его мозгу промелькнула мысль. Нет, без всяких сомнений, он идиот, но все же стоило бы выяснить…

Он выпустил колечко дыма.

— Что заставляет вас думать о преступлении?

Вопрос заставил Жюльетту Дравиль вздрогнуть. Во второй раз она отвела глаза.

— Я не знаю. — Голос ее был неуверенным. — Предчувствие…

Клид чувствовал — она пытается что-то скрыть. Это неприятно кольнуло. Встав, он шагнул к ней. Она с беспокойством смотрела, как он приближается — спокойный и уверенный в себе, — и вдруг не выдержала, зарыдала.

Клид вздохнул, взял ее за руки, отвел их от лица, чтобы они не закрывали глаз.

— Что это за история с предчувствиями? Такое же предчувствие мешает вас обратиться в полицию? Вы меня считаете полным идиотом, мадам Дравиль?

Она отрицательно покачала головой. Клид в нетерпении щелкнул языком.

— Достаточно! — Теперь он говорил с ней резко. — Я уже слышал эту песню, надоело! Я хочу рассказать вам о вашем предчувствии. Вы знали о том, что муж вам изменял. И вы его убили, чтобы покончить с этим. Только вернувшись к себе, вы вспомнили, что оставили улики. И вы подумали о том, что с моей помощью можете все устроить. Частный детектив ведь существо продажное, не так ли? За немалую плату, конечно. Но вот…

Он слегка передохнул, прежде чем продолжить.

— Вот малость, о которой вы не подумали, такая малость…

Она смотрела взглядом приговоренного к смерти.

— Эта малость состоит в том, что Клид никогда не продается, а уж тем более в подобных комбинациях.

Она брезгливо посмотрела на него. В какой-то миг казалось, она вцепится ему в лицо.

— Вы подлец, подлец, подлец!

Клид с силой оттолкнул ее. Она казалась совершенно опустошенной. Не обращая больше на нее внимания, Клид взял пальто и, перекинув его через руку, направился к двери, испытывая страстное желание поскорее убраться отсюда. Это была неприятная ситуация, и интуиция подсказывала, что лучше удалиться. А интуиция его подводила редко.

Так было и на этот раз. Он не дошел еще до дверей, как вскочившая Жюльетта Дравиль поспешила к нему в надежде остановить. Клид обернулся — она была на грани обморока.

Он поспешно обнял ее за плечи и заставил вернуться на место, ласково уговаривая:

— Доверьтесь мне, расслабьтесь, я попытаюсь вам помочь.

Женщина взяла его за руки, подняв взгляд, полный слез.

— О, да, — промолвила она, — да… мне нужна помощь.

Клид в знак согласия слегка сжал ее руку.

— Конечно. Но прежде всего скажите мне, за что вы его убили…

Комиссар Винсен дремал в своем бюро, откинув голову на спинку кресла, вытянув ноги под столом и бессильно свесив руки. Рядом со школьной чернильницей его сигарета дотлевала в пасти черного льва, служившего пепельницей.

Уже два дня он вел нормальную жизнь, с отдыхом в установленные часы и сном в своей постели. Мадам Винсен готовила его любимые «простые домашние лакомства». Обеденный мусс с шоколадом все еще тяжелым грузом лежал в желудке. По крайней мере, это не тушеная говядина. Было бы чересчур — проглотить и то, и другое, зная свое вялое пищеварение.

Комната пропахла табаком, окурками, десяток раз зажженными и в конечном счете заброшенными на краю стола или раздавленными каблуком. Старые досье покрылись пылью, громоздясь штабелями с того дня, как он засел в бюро номер 47. Ни одна уборщица не рисковала зайти к Винсену. Бывало, призадумавшись об этом, он по вечерам приоткрывал окно для «обновления воздуха». Но подобные мысли приходили к нему крайне редко, особенно в зимние месяцы.

Он один был способен выдержать подобную атмосферу, находя ее даже очень подходящей. Сослуживцы тщательно избегали визитов к нему; что же до подчиненных инспекторов, те входили в бюро лишь по настоятельной просьбе своего патрона. В полиции никогда не называли бюро комиссара Винсена не иначе как «медвежья берлога». И все знали о чем идет речь, и о ком.

Винсену это не казалось несправедливым. Ему все было безразлично.

Он захрапел. Его сиеста всегда заканчивалась так: громким храпом.

Потом он вздрогнул и открыл глаза. Из-под стола приятно грел электрорадиатор. Винсен фыркнул, — протер глаза и зябко потянулся. В бюро чувствовалась прохлада. Сигарета уже погасла. Он вытащил ее, вновь прикурил и поднялся.

Войдя, он бросил свое пальто на стол. Теперь подняв его и порывшись в карманах, тяжелым шагом направился к окну. В стекле отразилась широкоплечая коренастая фигура крестьянина из Руерга — оттуда он был родом.

Винсен имел репутацию самого хмурого комиссара в парижской полиции. У него на лице редко было написано желание если уж не улыбнуться, то хотя бы стать приветливым. Человек-скала, стоящий на своем месте, «в своем ряду», как без устали вечерами повторял он мадам Винсен, рассказывая ей о историях «Дома».