Юрий Смолич - Язык молчания. Криминальная новелла

Опять подвинув ближе к ней холодный чай, я быстро перечитываю протокол — две страницы, коротко рассказывающие о факте убийства. Я слегка ошибся, угадывая ее профессию.

— Вы акушерка? — переспрашиваю я, наконец нарушая молчание.

— Да, — охотно отвечает она и облегченно вздыхает. Мое молчание успело измучить ее до крайности. Она поспешно глотает чай, и ее сухие скулы слегка краснеют. Я доволен и вновь констатирую, что ее замкнутость мало-помалу разбивается о мое молчание и мягкую тишину моего кабинета. Мой вопрос, последовавший на одиннадцатой минуте молчания, уже поколебал твердость ее решений. Но я хорошо владею своим методом и очень ценю этот способ — гипнотизировать с помощью упрямого молчания. И я снова умолкаю. Молчу упорно и намеренно, — пусть она это почувствует. Я буду молчать еще минут пять и использую это время для размышлений и наблюдений.

Она убила человека, и в протоколе отмечен только этот факт: от каких-либо объяснений она отказалась. В протоколе говорится, что убитый был ей совершенно незнаком. Я, конечно, не доверяю протоколу. Она убийца и вдобавок женщина. А убийцы и женщины умеют хорошо скрывать свои тайны.

Женщина-убийца — не такое редкое явление в нашей криминальной практике. Но почему-то это нас всегда впечатляет. Даже нас — следователей и теоре-тиков насильственной смерти. Не только поражает, но и волнует, выводит из равновесия. Не потому ли, что мы привыкли смотреть на женщину, как на создание слабое и нежное (по крайней мере, теоретически), которое даже в ненависти не решится (попросту — не осмелится, сил не хватит) убить? Нет, не поэтому. Так думает обыватель, никогда не допрашивавший убийц. Сколько среди них кротких и немощных! Но женщина должна дарить жизнь, а не отбирать ее! Она всегда — символ жизни, и никогда — смерти. Смерть от руки женщины — величайшее извращение природы.

Я снова протягиваю ей папиросы, и на этот раз она охотно берет. Она втягивает дым глубоко, порывистыми затяжками и выпускает его со все более слышным выдохом, — так ей легче: хоть немного распугивает тишину.

Мне (там, в глубине души) очень жаль ее. За эти два дня она выстрадала целую жизнь. И кто знает, — может, она и до того всю жизнь страдала, а это убийство положило конец бесчеловечным мучениям?

И тогда, завершая наконец свой гипноз, я внезапно спрашиваю ее:

— Какие причины (я не спрашиваю о них) привели вас к этому… Скажите, когда вы больше страдали, — теперь, после этого, или раньше, когда эти причины сжимали вас железным кольцом?

Она вздрагивает. Она поднимает на меня испуганные, удивленные глаза и бледнеет. Она не ожидала такого вопроса.

— Простите, — шепчет она, — я не думала об этом.

Она сказала это очень искренне, и я знаю, что теперь она будет говорить и дальше, хотя еще четверть часа назад твердо решила не отвечать на мои вопросы.

— Жаль, — говорю и я, — это имеет большое значение. Для того, чтобы квалифицировать ваш поступок и установить, виновны ли вы, поскольку мы не исключаем возможности, что всему виной стечение обстоятельств — нужно располагать необходимыми сведениями.

Она порывисто останавливает меня:

— Я не ищу оправдания, и милость мне не нужна.

— Но мы хотим найти истину!

Она недолго молчит, потом тихо спрашивает:

— Для чего вам истина? Ведь я сама понимаю, что должна понести наказание.

Я радостно дрожу. Этим она сказала немало. Теперь я вижу, что наказание принесет ей меньше страданий, чем причины, приведшие к убийству. Остается пустое — узнать о ее прошлой жизни.

Учтиво, но холодно я отвечаю:

— Будьте уверены, вы понесете должное наказание. (Она вздрогнула. Да! Да! Я радостно дрожу.) Но закон не только карает за преступление. Он хочет уничтожить преступление. Значит, преступление следует изучать. Мы обязаны собирать нужные материалы и стараться искоренить причины, которые приводят к преступлениям. Вот потому-то мне необходимо знать, почему вы убили.

Это «убили» производит на нее болезненное впечатление. Ее напускная твердость сразу исчезает. Она окончательно слабеет. Передо мной обычная, хилая женщина.

— Вы не искорените эти причины, — все еще пытается защищаться она, — они сильнее вас, они сильнее, чем законы, сильнее, чем человеческий разум!..

И она взволнованно замолкает.

Тогда я, не позволяя ей успокоиться, прибегаю к довольно простому и глупому следственному способу.

— Но почему вы убили незнакомого человека? — спрашиваю равнодушно (то есть хитро).

Но она не поддается на мою уловку.

— Почему… Почему… — растерянно лепечет она. — Вы спрашиваете — почему?

— Да-да, — разочарованно поддакиваю я, сразу остывая к неудачному способу, а сам растерянно думаю: неужели она и вправду раньше не знала этого человека?

— Наверное, потому, — начинает она неуверенно, — что во мне говорила не месть, а — ненависть. Не отомстить я хотела, а… а…

Упоминание об убийстве снова и снова вызывает у нее боль. Я доволен. Записываю свои наблюдения: она хотела убить, но не способна совершить убийство. Это говорит о случайном, а не предумышленном убийстве. Состояние аффекта, мгновенный взрыв возмущения, возможно?

Я отворачиваюсь к зеркалу. В нем нервно дергается ее щека и брови. Грудь ее вздымается. Несколько раз она пытается что-то сказать, но не решается либо не может совладать с волнением. Теперь уже молчит она. И это молчание меня раздражает, хотя я, собственно, и не задавал ей никаких вопросов. Стараясь облегчить ей задачу, совсем отворачиваюсь и делаю вид, что заинтересовался паутиной в углу; на самом деле я не отрываюсь от зеркала. Она опустила голову и уперлась в грудь острым подбородком. Она думает — тяжко, сосредоточенно и отчаянно. Женщины редко так задумываются. Глаза ее в этот момент необычно сведены вместе, будто у нее астигматизм. Смотрят немигающе, луч от лампы безнаказанно обжигает расширенные зрачки. Странно, как ее глаза могут так долго выдерживать яркий свет. Она смотрит прямо перед собой, не в силах отвести взгляд от точки мертвого фокуса. Мне кажется, что лицо ее у меня на глазах бледнеет и вытягивается.

Но вот она оживляется — глаза моргнули и задвигались, сейчас в них можно увидеть отблеск мыслей — роя мыслей; они так и мерцают в ее глазах, быстро-быстро несутся, опережая друг друга, в безумном полете, соревновании, борьбе…

Тогда я перестаю смотреть в зеркало и резко оборачиваюсь к ней. Перехватываю ее взгляд на лету и останавливаю, тяжело припечатывая своим. Некоторое время она не опускает глаза и словно рассматривает меня. После, поникнув, закрывается руками…

— Я расскажу вам все, — еле доносятся приглушенные слова. — Наверное, так будет лучше, — добавляет она, все еще неуверенно, как бы колеблясь, как бы обдумывая свое решение…