Лев Златкин - Место полного исчезновения: Эндекит

— Ты, козел, не слышишь? — рявкнул у него над ухом блатной. — Я тебя плохо трахал? Или не туда?

Его миска с супом стояла рядом, но блатной демонстративно не садился за стол рядом с опущенным, „западло“ было.

Опущенный ловко подцепил его миску с супом и впечатал ее прямо в лицо блатному.

В столовой установилась мертвая тишина, потому что все почувствовали: сейчас прольется кровь.

И она пролилась.

Блатной, застывший на несколько секунд в шоке, пока с него стекал суп из дохлых цыплят, очнулся и выхватил сделанную самолично на механичке финку.

Но и опущенный работал там же и первым делом смастерил себе заточку, которую он, долго не раздумывая, мгновенно всадил в живот блатному снизу вверх.

Из уголка рта блатного показалась кровь, глаза его сразу же закатились, он покачнулся на подломившихся ногах и рухнул на каменный пол, распластавшись картинно, будто кино снимали. А заточка так и торчала из верха его живота, достав, очевидно, своим тонким и острым концом сердце.

Столовая ахнула единым вздохом сотни глоток, но никаких действий никто не предпринимал: все видели, что блатного к жизни уже не вернешь, а вязать „опущенного“ никто не хотел, это была „ментовская“ работа и делать ее было „западло“.

Шнырь столовой „газанул“ к административному корпусу, к „крикушнику“, и вскоре в столовой появились контролеры в сопровождении охраны, вооруженной дубинками, потому что в зоне с оружием ходить категорически запрещалось.

Но „опущенный“ не собирался сопротивляться. Он сидел за длинным обеденным столом, опустив на руки голову, упираясь подбородком в ладони, и смотрел в одну точку, очевидно, видя там нечто такое, что никому доступно не было.

На него надели наручники и увели из столовой в БУР.

И сразу все заговорили одновременно, не слушая, как водится, друг друга. В столовой поднялся такой гвалт, что разобрать что-либо было просто невозможно.

Игорь Васильев поспешил покинуть столовую, потому что „шрапнель“ — каша не вызывала у него аппетита, особенно после убийства и пролитой крови. Какой уж тут аппетит? Не выпростать бы съеденное.

И он поспешил вернуться в „крикушник“, в выделенную ему комнатку, в тайной надежде вновь увидеть Алену.

Но ее не было.

Зато он застал в комнате майора, заместителя начальника исправительно-трудового учреждения.

Игорь привычно вытянулся и отрапортовал по требуемой форме, на что майор брезгливо махнул рукой, прерывая Игоря.

— Я не требую, чтобы передо мной вытягивались и докладывали, — сказал он, морщась, разыгрывая из себя „демократа“. — Чем это ты здесь занимаешься, вместо того чтобы приносить пользу на сплаве леса или в каменоломне?

Одно перечисление самых опасных и гиблых участков работы прозвучало зловеще. Но это перечисление было сделано недвусмысленным тоном, чтобы Игорь Васильев сразу представил себе, что может ждать его в случае отставки, болезни или смерти Дарзиньша.

— Я здесь тоже приношу пользу! — смело сказал в лицо майору Игорь.

— Какую здесь можно принести пользу? — не поверил майор, но злобно нахмурился.

Подозрение и догадка его сразу превратились в уверенность. Вина Игоря Васильева была налицо. А он еще решил поставить все точки над „и“.

— Например, я нашел в маловажных и несущественных бумагах запрятанный приказ о создании женской колонии строгого режима, — со значением сказал он. — Представляете, что было бы, если бы этап прибыл, а зоны не оказалось?

Майор весь передернулся и побледнел.

— И кто, по-твоему, мог туда эту бумагу заныкать?

— Кому очень надо! — дипломатично ответил Игорь, решив не встревать между молотом и наковальней.

Но он упустил из виду, что самой находкой он уже встал между молотом и наковальней, о чем ему тут же намекнул майор.

— Это ты, значица, нашел бумаженцию? — спросил он утвердительно.

И его кривая усмешка была равнозначна смертному приговору, вынесенному без права обжалования.

— Я! — с удовольствием сознался Игорь.

— Каменная стена, за которой, ты, думаешь, что сидишь, — злобно забормотал майор, — может оказаться трухлявой деревяшкой. Тогда ты у меня камешки поворочаешь.

Он хотел еще что-то сказать, но спохватился, мол, „язык мой — враг мой“, и выскочил из комнаты.

Игорь понял сразу, что теперь у него есть злобный и сильный враг, и не дай Бог, что случится с Дарзиньшем, майор сотрет его в порошок.

Через несколько секунд после ухода майора в комнату вошла Алена.

— Это кто такой?

Игорь вопросительно посмотрел на нее, не сообразив сразу, что она говорит о майоре.

— Выскочил из комнаты, словно пробка из бутылки с шампанским? — уточнила Алена. — Столь злобного человека я еще не встречала в своей жизни, а я повидала, скажу тебе честно, много зла.

— Заместитель Дарзиньша! — коротко пояснил Игорь.

— А-а! — поняла Алена. — Тот самый. А ты, небось, сказал ему, что это ты, хороший, нашел ту бумагу, которую он успешно спрятал?

— Он и так все понял, — ответил Игорь. — Дурак, но не настолько же.

— Все равно, каплю сомнения надо начальству всегда оставлять, — солидно пояснила Алена. — Нет ничего хуже твердой уверенности начальства. Для тебя это — смертный приговор!

— Я сам это понимаю! — нахмурился Игорь.

— Меня интересует еще один вопрос! — серьезно сказала Алена. — Кто, по-твоему, убивает в лагере?

— При мне убили пятнадцать человек! — сказал Игорь. — Какие убийства ты имеешь в виду?

Он с удовольствием перешел на „ты“, раз Алена предложила ему это в разговоре, и Алена восприняла как должное, хотя по внутреннему распорядку Игорь не имел права говорить на „ты“ с администрацией, к которой и принадлежала Алена.

— А их разве не один сумасшедший совершает? — удивилась Алена.

— Есть и такой! — согласился Игорь. — Но не все убийства на его совести. Первого убили при мне, когда только я переступил, как говорится, порог. Беглеца поймали и при нас затравили собакой, она ему покусала гениталии. Бедняга умер от кровопотери. Второго, Павлова, со мной пришел, одним этапом, зарезали той же ночью блатные…

— За что? — Алена хотела ясности.

— За открытую форму туберкулеза! — нахмурился Игорь Васильев, вспомнив безвинно погибшего ученого. — Блатные не захотели, чтобы рядом с ними, в одном бараке, находился больной. На следующий день эти же блатные „опустили“ парня. И вечером начались убийства. Пятеро блатных были убиты зараз, причем самым страшным и чудовищным способом: с отрезанием голов и гениталий. „Опущенного“ ими арестовали, он видел убийцу, но предпочел скрыть имя. В эту же ночь он был страшно казнен в БУРе, ему в зад загнали раскаленный штырь.

— Он, действительно, был виновен? — спросила Алена.