Василий Веденеев - Игра без правил

Рогачев, брезгливо оттопырив нижнюю губу, но старательно сохраняя на лице приличествующее случаю выражение, слушал инструктора политчасти, рассуждавшего о прискорбном падении нравов вообще и среди сотрудников милиции в частности. Разглагольствования этого моложавого майора, совсем недавно надевшего милицейскую форму, но успевшего уже стать старшим офицером, — ему засчитали в выслугу лет работу в партийно-советском аппарате, — раздражали Алексея Семеновича. Но он сдерживался, боясь сорваться и наговорить резких слов, прекрасно понимая, что этим только навредит Купцову, о котором шла речь. Рогачев готов был понять и простить многие высказывания инструктора, если бы тот, хотя бы в малой мере, испытал то, что выпало на долю Ивана. Алексей Семенович сам когда-то учил его нелегкому сыскному делу, радуясь успехам ученика и вместе с ним переживая случавшиеся неудачи — кто от них застрахован? Это только в кино работают милиционеры без страха и упрека, у которых все всегда получается в наилучшем виде. В реальной жизни совсем не так — набьешь не одну шишку, пока научишься твердо стоять на ногах и станешь настоящим профессионалом.

— Все как-то складывается одно к одному, — приглаживая ладошкой редкие светлые волосы на рано облысевшей голове, тихо говорил майор. — Заявление гражданки Сараниной, медицинские справочки о родах, показания свидетелей. Вы меня понимаете? А Иван Николаевич ведет себя, прямо скажем, несколько странно: не откровенен, не хочет открыться, все отрицает, в том числе факт знакомства с Сараниной.

— Чего же странного? — не выдержав, прервал его Рогачев. — Неужели вы не допускаете мысли, что он с ней действительно никогда не был знаком? Тогда то, о чем вы говорите, предстанет в совершенно ином свете.

— Возможно, — уводя в сторону глаза, вздохнул майор, — но как увязать многочисленные совпадения фактов биографии Купцова с фактами, изложенными в заявлении? А Иван Николаевич иронизирует, я даже не побоюсь сказать, издевается над нами. Да, да, саркастически хмыкает и отказывается давать объяснения. Что это по-вашему? Как прикажете понимать и как разобраться толком в сложившейся ситуации, если он сам не желает нам помочь?

Алексей Семенович уставился в пол, покрытый красной ковровой дорожкой с темно-зелеными полосками по краям — как железнодорожные рельсы, только шпал не хватает для полного сходства. И этот инструктор тоже, вроде тех железнодорожных путей, однообразно-прямолинеен, гнет свое, видимо уже все решив, согласовав наверху и признав Ивана виновным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ох, тяжко!

— Не понимаете друг друга, — подняв глаза, сказал Алексей Семенович. — Вам никогда не приходило в голову, что за иронией, за сарказмом Ивана Николаевича кроется трагизм, драматическое напряжение, связанное с отчуждением, возникающим из-за несоответствия идеала, к которому постоянно призывают, реальностям службы?

— Какой же трагизм? — непонимающе уставился на него инструктор, почесывая мизинцем светлую бровь. Мудрецы они там все в розыске, любят играть в оперативные игры-игрушки, тень на плетень наводить в ясном и понятном деле. Погулял голубчик, а теперь кому охота сознаваться? Дураков нет. — Надо говорить нормально, а не ерничать и огрызаться. Ему же помочь хотят, разобраться.

— Давайте разберемся, — согласился Рогачев. — Мы с вами тоже виноваты.

— Это в чем же? — откинулся на спинку кресла майор и с нескрываемым интересом поглядел на седого грузного полковника, о котором по управлению ходили легенды. Видимо, не зря: старой закалки человек, упорный.

— В том, что поколение за поколением пытаются, зачастую ценой своей судьбы, привести к гармонии этот конфликт. Но мы, как правило, помним только тех, кто действительно делал это ценой своей судьбы или карьеры, не желая поступиться принципами. А вот тех, кто «снивелировался» по «трамвайному принципу», забываем, поскольку они безлики.

— Что за «трамвайный принцип»? — насторожился майор. От этих старых, заслуженных сыщиков никогда не знаешь, чего ждать, и надо признаться хотя бы самому себе, что временами чувствуешь неуютную «невписываемость» в их устоявшийся мир, с малопонятным непосвященным арго, своими взаимоотношениями, где должности и звания не всегда означают авторитет и где люди привыкли чувствовать себя независимыми.

— Самый простой, — усмехнулся Рогачев. — Не высовывайся!

— На что вы намекаете? — насупился инструктор, когда-то уже слышавший эту поговорочку.

— Я не намекаю, а прямо говорю, — ответил Алексей Семенович. — Купцов работает по запутанному и сложному делу. У меня складывается впечатление, что кому-то крайне необходимо убрать его, хотя бы на время, поскольку он нащупал нечто опасное для определенной категории людей. Пока мы сами еще не разобрались, что именно он нащупал, — предваряя очередной вопрос майора, пояснил Рогачев, — но разберемся. И вот появляется заявление гражданки Сараниной, в котором все уж больно подозрительно складно. Вас настораживает, что все один к одному? И меня настораживает. Только совсем по другому поводу. Поэтому давайте не будем торопиться.

— Хорошо, — решив закончить тяготивший его разговор, согласился инструктор. — Я доложу руководству…

Выйдя из его кабинета, Рогачев чуть не столкнулся с Купцовым, проходившим мимо по коридору.

«Легок на помине, — мелькнуло у Алексея Семеновича, — не успели о нем поговорить, а он уже тут как тут».

Ему вдруг стало почему-то стыдно, что Иван увидел его выходящим из дверей кабинета инструктора политчасти и, наверное, может черт-те что подумать. Впрочем, не должен, иначе он совсем не знает своего ученика.

— Подслушивал, что ли? — пытаясь скрыть неловкость, буркнул Рогачев.

— Зачем? — пожал плечами Иван. — У меня интуиция. Чувствую, как нечто варится за моей спиной, вроде бы кто-то уставился на тебя, а оглянешься — никого.

— Экстрасенс, — хмыкнул полковник, беря Купцова под руку и уводя его подальше от политчасти. — А дела-то, Ваня, действительно не очень. Гражданка Саранина долбит заявлениями, прорвалась на прием в политчасть. Побеседовали вот сейчас. Оказывается, у нее и свидетели имеются, старички-соседи.

— Глупости, — фыркнул Купцов.

— Да нет, не глупости, а живучесть старых мерок, — вздохнул Алексей Семенович. — Любят у нас десятилетиями не списывать в архив старые мерки и прежние подходы. Особенно те люди, кто ими долго пользовался.

— Буду настаивать на экспертизе, — заявил Иван.

— Воля твоя, — опять тяжело вздохнул Рогачев. — И так несладко, а тут еще дергают, работать спокойно не дают. Где Котенев, нашел?

— Не успел, — огрызнулся Купцов. — Объяснения готовил по поводу заявления Сараниной.