Леонид Влодавец - Приговоренный

— Отвяжись ты, — пробормотала Соня. — Дай подохнуть спокойно!

— Нет, подруга, — сказал Клык, углядев, что пуля угодила ей в живот. — С такой раной быстро не помирают… Если хочешь, чтоб я тебя отпустил к Богу, колись, куда сумки дела.

— Да во дворе они, — выдохнула Соня. — Ой, да как же больно-то!

— Еще кто есть?

— Нет там никого.

— Кто меня заказывал?

— Не знаю и знать не хочу. У-у-у!

— Ты тоже не знаешь? — Клык повернулся к Любе. — Ну, говори, говори, землячка!

— И знала бы — не сказала…

Врезать ей Клык, наверно, не решился бы, хотя и не был уже добрым Петенькой. Но мысль такал в голову приходила. И от этой мысли его отвлекло только тюлюканье радиотелефона, взятого у охранников.

— Алло, — отозвался Клык, прикидывая, что звонить может только Цезарь или кто-то из его команды.

— Кто говорит? — спросили из трубки. Вреде бы голос был Цезаря.

— Петя.

— Уловил. Что там у вас за шум? Менты из охраны поселка у меня интересуются. Вроде бы что-то протарахтело, но один раз. Ты там нормально себя ведешь?

— Я-то нормально. Гостей принимаю. В общем, приезжай с ребятами, будешь в курсе дела.

— Ладно. Жди через полчаса. Разберемся.

Клык тут же сообразил, что надо сбегать во двор, забрать сумки. Если и гостьи пришли со «страховкой», то может быть уже поздно. Но тратить время на вопросы некогда.

— Приглядывай! — приказал Клык Вере и, прихватив автомат, поспешно побежал вниз по лестнице, через П-образный коридор, гостиную… В прихожей он задержался — выскакивать на крыльцо было страшновато. Там могли быть те, «страхующие». Поэтому он не вышел из дверей, а выпрыгнул и сразу же отскочил в тень, подальше от полосы света, падавшей на дорожку, где лежали убитая собака и мертвый охранник. Сумки стояли именно здесь, рядышком. Те самые, куда Надя с Верой переложили содержимое чемодана.

Прислушался. Поблизости, во дворе, никто не копошился. Зато откуда-то слева слышалось голосистое тюлюлюканье милицейских машин и мерцали синие отсветы мигалок. Похоже, они вот-вот должны были появиться здесь. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что если и были у Сони с Любой помощники, то сейчас они поторопятся сделать ноги. А плохо, потому что если менты приползут на дачу, то ничего хорошего от них ждать не приходится. Правда, если менты сначала позвонили Цезарю, то, значит, у них тут контакт налажен. Короче, главное — прибрать сумки и забраться на второй этаж, а там видно будет.

По-прежнему торопливо проскочив дверь в обратном направлении, Клык запер ее на засов — ключей у него не было — и поднялся наверх.

Соня лежала тихо, открыв неживые глаза и свалив голову на плечо. А Люба, сникшая, бледная, сидела в кресле со связанными руками, и две струйки слез текли по ее щекам.

— Умерла…

как-то очень равнодушно сказала Вера.

Клык поставил сумки на пол, подошел к Соне, взял за подбородок, поворочал голову. Неживая.

Люба подняла голову и сказала нетвердым голосом:

— Так и знала… Все зря. Я, когда мне твою фотку показали, уже подумала, что если это ты, то ничего не выйдет. Ее, — Люба мотнула головой в сторону Веры, — смогла бы, наверно, а тебя — нет.

— Мы с тобой сколько не виделись? — спросил Клык.

— Много. Но я узнала. Сразу, только верить не хотела.

— Жалко, — вздохнул Клык не без иронии — Кто ж вас все-таки нанял? Уж скажи, не стыдясь.

— И скажу, — с отчаянием в голосе произнесла Люба, — мне теперь на всех плевать, понял? На всех! У нас Олег хозяин, но кто ему вас заказывал — не знаю. Нам не говорят — за что. Убейте — и все. За это деньги платят.

Клык посмотрел на нее почти с жалостью. Не верилось… Сидела какая-то чужая баба, незнакомая, злая, растерянная, почти в истерике. А перед глазами все маячила та, из детства, синеглазочка-беляночка. Любой другой заразе, пойманной при такой неженской работенке, — не говоря о мужике, само собой, — Клык всадил бы иголку с ядом или пулю. Не мучая и не добираясь до корешков. Он не гестапо, ему вся подноготная без разницы. Потому что любая другая была бы чужой. Эта — нет. Клык немало в жизни побесился, немало полакомился всякими курвами, но до сей поры вспоминал, как было ему тепло и радостно на душе от никчемушних, вроде бы совсем пустых разговоров с той самой девчушечкой. Как же ее поломало, если она так сильно изменилась?!

— Да уж, — пробормотал Клык, — не думал не гадал, что так увидимся. Ты ведь замуж выходила, кажется? И дети у тебя были, мне бабка Веркина говорила…

— Бабка… — горько усмехнулась Люба. — Они, бабки, одна от другой все узнают, как в «испорченном телефоне». Была замужем, верно, и ребенок был. Только не от мужа, а хрен знает от кого…

— Это я слыхал. Не повезло тебе…

Вера впервые за долгое время поглядела на Любу более-менее осмысленно и даже с интересом. Ее шок проходил постепенно. После сна и некоторой заторможенности, когда она выполняла приказы Клыка будто робот, к ней помаленьку возвращался разум.

— Не повезло… — У Любы на лице появилась горькая улыбка. — Я три раза руки на себя накладывала, только жива осталась — вот это не повезло. Вены резала, вешалась, уксус пила. Уцелела. Мать увезла к тетке, в Москву. Тетка и сосватала за чувака какого-то. А мне после того, что в общаге случилось, все мужики казались зверьем. Я в постель как на каторгу шла. Запаха не выносила, понимаешь? Может, если б ты был, так еще куда ни шло… А этот озлился. Да еще ребенок родился слишком рано. Муж этот не дурак был, все просек. А деться уже некуда: зарегистрирован на него, мало того, что до тех пор, пока год не исполнится, развода не дают, так еще и алименты выдергивают. И этот гад, паскуда, простудил его нарочно. Он маленький совсем был. Крошка. Много ли надо? Воспаление легких — и все. Сгорел Петенька.

— Петенька… — прошептал Клык, ощущая боль какую-то и злость.

— Да. Я бы тебе родить хотела, но уж не судьба. Если б не этот гад… В общем, только мы ребенка схоронили, как он, пидор, на развод подал. Мне-то с ним разойтись не жалко было. Если б он, козел, под конец не решил поиздеваться и не сказал мне, как нарочно ребенка голым оставлял при распахнутом окне — мол, все равно ничего не докажешь, один на один говорили. Болтанул — и у меня последние тормоза выбило. Не помню, как зарезала. По сто четвертой два года дали. Прокурор была баба, судья — тоже. Поняли, но осудили. Села в Мордву, там с Соней познакомилась. Она девятый год за мокруху отбывала. Вместе выходили.

— А на зоне семьей были? — спросила Вера.

— Помолчи, а? — попросила Люба. — Не с тобой говорю. Ты сама-то сидела?

— Пока нет, — сказал Клык, прислушиваясь к шумам, доносившимся с улицы. Похоже, что к забору дачи подкатили машины с мигалками, но не слышно было, чтоб менты разгуливали по двору. Они бы уже шуршали и здесь, на тыльной стороне дома. Окружали бы, блокировали. А потом в матюгальник: «Гражданин Гладышев по кличке Клык! Вы окружены! Просьба выходить без оружия и с поднятыми руками». Небось пару колец уже обмотали вокруг участка. Но не лезут — значит, ждут. Возможно, Цезаря. Им-то ведь шухер тоже не нужен. На охраняемой территории стрельба, четыре трупа. Эдак кто-то из здешних отдыхающих жильцов может обидеться и от халявной работы отстранить. С другой стороны, ежели тут какая личная разборка у Цезаря, то с него можно детишкам на молочишко слупить…