Алексей Иванников - Хорёк

Примерно так же прошли объяснения и с остальными: я просто довёл до них нужную информацию, и они её приняли. В конце концов я им в-основном втолковывал правду, а мелкие детали их не касались. Но уверенность и спокойствие стоили того, чтобы я простил и временно смирился: в конце концов здесь был мой дом, и гадить у себя было никак нельзя.

А потом я занялся работой. То есть, вы понимаете, я освободился без денег и без профессии, с таким жирным пятном в биографии, что надеяться на что-то серьёзное: это надо было хорошо пофантазировать. Кому нужны двадцатилетние урки с неоконченным средним образованием? Так что я сделал самое естественное, что можно было. Как-то вечерком я зашёл в тот же самый магазинчик, где трудился Николай Наумович. НН всё так же стоял за прилавком, но меня он в упор не видел, то есть: он сделал вид, что со мной не знаком и видит впервые.

Это был облом! Пришлось подождать, пока он закончит работу: когда магазин наконец закрылся и НН – в качестве заведующего – запирал дверь, я подошёл к нему и попросил объясниться. Однако на что я мог рассчитывать – мелкая сошка в его большой игре? Внимательно осмотревшись по сторонам, он просто сказал, что больше не нуждается в моих услугах, и посоветовал больше никогда не приставать. Типа, ты теперь вольный стрелок – сам по себе – вот и проваливай отсюда.

Пришлось мне утереться и уйти. В конце концов, он ничего мне не был должен, и не убивать же в самом деле было его за это? Я тогда давно уже должен был кончить кучу народу, причём многие бы и не поняли – за что? Мысленно, конечно, я именно так и поступал: каждый раз, получая нового врага и недоброжелателя, я представлял, как расправляюсь с ним. Фантазия поставляла мне самые разнообразные методы: помимо стандартных убийств при помощи холодного или огнестрельного оружия я мог прикончить гада ударом молнии, или выкинуть его в открытый космос, или бросить на съедение острозубым пираньям, или утопить в собственном даже дерьме, в огромной выгребной яме, оставив его без всякой помощи и надежды. Паразиту разрешалось напоследок поплавать полчасика в буром жидком месиве, пропитываясь его запахом, перед тем как захлебнуться жирными вонючими массами, и туда ему и была дорога.

Так что я, можно сказать, давно был готов к тому, что случилось после, только там, конечно же, никакой экзотики не было и в помине. Пришлось мне того гада – Блыдника-старшего – кончать традиционным и самым обычным способом. Пистолет – он и в Африке пистолет – и если он надёжен и проверен, а обойма полная, и ещё пара обойм имеется в запасе: то постоять за себя сможет каждый. Если, конечно, у противника не окажется автомата или пулемёта!

Я ведь тоже страдал от покушения на мою личность и собственность, что всегда происходит неожиданно, и не успеешь оглянуться – а ты уже без кошелька или каких-то ценных предметов. Незаметно такого быть, конечно, не могло: я же всегда видел то, происходит вокруг, и не допустил бы проникновения в один из маленьких кармашков посторонней лапы. Просто пару раз меня тоже грабили: нагло, пользуясь моим хилым положением – разве мог я противопоставить здоровым жлобам, зажимавшим меня в тихом глухом месте, что-то серьёзное?

Так что для защиты тоже требовалось что-то иметь. В конце концов я подобрал себе хороший складной ножик – из старых запасов, который мог по крайней мере напугать. Хотя главным вопросом оставалась работа: то есть зарабатывание денег, без чего, сами понимаете, было нельзя жить.

Учиться мне как-то не хотелось, да и куда смог бы поступить человек с моим послужным списком? При том что оценки в справке об образовании стояли совсем неплохие: четвёрки и пятёрки с мелкими вкраплениями из троек ясно показывали, что я совсем не дурак и способен на многое. Только ведь кто нуждался в моих способностях: каждый теперь думал исключительно о себе, насрав на всех прочих. Настала свобода! Ну вы же помните начало девяностых: развал СССР, взлёт цен, и многочисленные прелести, бардаку и хаосу сопутствовавшие. Именно тогда меня угораздило оказаться на свободе без копья в кармане и всяких перспектив: имелись же только голова и ловкие шустрые руки, годившиеся в-основном для специальных приватных операций, но ещё надо было сильно поискать тех, кто заплатил бы за них. Несколько недель я болтался тогда без дела: мать уже начинала ворчать, поскольку дела и заботы лежали на её плечах, и если бы не регулярные свёртки и пакетики из того самого холодильника в школе: я бы протянул ноги.

Но однажды я возвращался домой в метро и увидел цыганку, просившую подаяние. Какие-то монетки и бумажки регулярно попадали к ней в пакет, а державшийся за юбку цыганёнок – явный сын – жрал огромное пахучее яблоко. Я помню, как это меня взбесило тогда: наглый пяти– или шестилетний карапет, изображая нищего, жрал то, чего я просто не мог себе тогда позволить! И некоторые другие, кстати, тоже. Я помню: как захотел двинуть борзого щенка, взиравшего на всех снизу вверх ясным наглым взглядом, и отобрать уже наполовину обкусанный плод, и именно тогда я понял: чем могу зарабатывать на жизнь, по крайней мере в ближайшее время.

Голос у меня в последнее время потускнел и ослаб, но тогда – в молодости – он был очень даже ничего. Сильный, но с добавлением гнусавости: то, что надо, чтобы просить милостыню. Про внешний вид я даже и не говорю: все мои сто сорок два сантиметра внушали и внушают людям жалость и сочувствие, так что мне даже не приходится напрягаться. Тогда же мне оставалось только запрятать исходные данные в подходящую упаковку, чтобы предстать в образе нищего и получать соответствующие дивиденды.

Для полноты картины не мешало ещё какую-нибудь задрипанную инвалидную коляску, но это был бы уже, наверно, перебор. А так видок у меня был тот ещё: старые школьные брюки, залатанные в нескольких местах; бежевая драная куртка, рассчитанная на подростка, придававшая своим говнистым цветом ещё больше убогости; ну и самые раздолбанные штиблеты, раскопанные в шкафу с одеждой. По какому-то недоразумению мать не выкинула их в своё время, и вот теперь они должны были сказать своё слово, дать мне поддержку в том деле, с которого я решил начать наконец плодотворную карьеру.

И вы знаете: дело-то пошло! Разработав себе легенду, я придумал текст, который следовало гнусавить по ходу движения. Смертельно больная мать, сам я – инвалид с детства, а тут ещё и нищенские пенсии, явно не успевавшие за дико взлетавшими ценами. Мой дикий лепет – с некоторыми натяжками – был недалёк от правды, да и кто бы проверил мои искренние от голодухи слова: я на самом деле выглядел очень убедительно, и если бы не наплыв конкурентов, то мои дела могли пойти совсем хорошо.