Анатолий Баюканский - Тайна перстня Василаке

— Наш общий знакомый из средиземноморской страны будет очень недоволен, если хоть один волос упадет с моей головы. Вы поняли?

— Знакомый? — удивился Разинков. — Фамилия?

— Господин Блювштейн! — выпалил я одним духом, ибо громила Гоша уже поднимал руку для удара.

— Блювштейн? — Разинков жестом остановил телохранителя. — Ты не бредишь? Не знаю я никакого Блювштейна. И вообще, с евреями предпочитаю не связываться.

— Хорошо, я так ему и передам! Ну! Что будем делать дальше?

— Придется тебе объяснить кое-что! Говори, да поживей!

— Пусть этот… уйдет прочь! — я кивнул на нежелательного свидетеля.

— Исчезни, Гоша! — прикрикнул Разинков. Жлоб мгновенно исчез, пожав плечами.

— Говори! Говори, да не заговаривайся! — С Разинковым творилось непонятное. Едва вышел Гоша, как босс захлопал ресницами, отступил от меня на пару шагов, будто ожидая моего очередного выпада, вытер концом шторы разом вспотевший лоб, затряс головой, будто хотел избавиться от кошмарного видения. Видимо, я все рассчитал точно и попал прямо в «яблочко». Нетрудно было представить смятение Разинкова: ярый враг-журналист, слывущий в городе бессребреником и… израильский «авторитет» Блювштейн, о связях с которым никто в Старососненске не знает и знать не может.

— Вам, дорогой начальник, привет от господина Блювштейна из Израиля!

— Допустим! Допустим! — Разинков тяжело плюхнулся в кресло, уставился на меня, как удав на кролика, хотя сам в этот момент больше походил на кролика, ибо не представлял мою роль в создавшейся ситуации. Наверное, если бы в центре России случилось землетрясение, он вряд ли больше удивился, чем сейчас.

— А мне говорили, что Разинков — культурный человек, — я буквально издевался над боссом, тянул время, понимая, что каждая секунда неясности мучительна для него. — Даже не пригласите гостя сесть. На улице — дикая жара, как в Израиле, ехал в автобусе, переполненном работягами. Пивком бы угостили.

— Пивком? «Маслину» тебе в лоб, а не пивко! — по инерции продолжал грубить Разинков. Я понимал: он ищет спасительный, достойный выход из положения, чтобы не потерять лицо. — Слушай, писака, айда ко мне на дачу, — наконец-то нашелся он, — там и пивко, и водочка посольская, и ушица наваристая. На природе и разговорчик учиним, любо-дорого!

— На дачу? Не пойдет. От вас, дорогой товарищ, моно всего ожидать. Слышал, рядом с дачей озеро, а я мечтаю умереть в собственной постели, и еще не скоро. Поговорим здесь.

Видимо, мой вполне самоуверенный тон, напускное спокойствие умерили его наступательный привычный пл. Разинков отличался не только властолюбивым характером, но и змеиной изворотливостью, умел по ходу дела перестраиваться, наверняка он понял, что не будь у меня оснований и полномочий, вряд ли я решился бы придти к нему домой. И на этот раз подавив растерянность, он напустил на себя привычно самоуверенный вид, заложил нога за ногу, пригласил меня сесть, стал ждать разъяснений. А я, уловив его настроение, сделал артистически долгую паузу, выводя Разинкова из терпения. Имея на руках такие козыри, можно было смело идти ва-банк.

Хозяин встал, прошел к холодильнику, достал запотевшую бутылку «посольской», две банки импортного пива, какой-то закуски, поставил два хрустальных стакана, расстегнул замок спортивного костюма, тяжело рухнул в кресло.

— Глотнем для разминки?

— Вы — умный человек, Разинков, — удовлетворенно проговорил я, — на востоке без чая, а у нас без рюмки разговора не начинают.

— А есть, о чем толковать-то? — Разинков едва вмещался в кресло, кулаки его на бархатных подлокотниках угрожающе сжимались и разжимались.

— Вроде бы у нас прежде не случалось точек близкого соприкосновения.

— Помните, чему нас учил бородатый Маркс? Все течет, все изменяется. Почти уверен: не только «спасибо», «магарыч» заработаю.

Разинков ничего не ответил на это явное вымогательство. Он налил себе полный, до краев хрустальный стакан водки, спокойно опустошил, осторожно поставил емкость на стол.

— А мне? — я, кажется, совсем обнаглел.

— За что наши отцы и деды в семнадцатом году кровь проливали? Чтобы холопов не было! Наливай сам, сколько выпьешь.

Это уже было нечто. Фразу он произнес спокойно, без надрыва, и я понял, что можно начинать разговор по существу. К тому же «посольская» оказалась отменного качества. Вспомнилось, как в городе поговаривали, что на водочном заводе, которому недавно исполнилось сто лет, по секрету купца Заусайлова для особо приближенных готовят особую, без сивушных масел водку.

— Уф! — выдохнул я, боясь обозлить Разинкова, тем более что в комнату дважды заглядывал телохранитель, но хозяин делал ему знаки, чтобы тот удалился.

— Ты не забыл, поганый писака, я собирался ехать на дачу? — В голосе Разинкова уже не звучали зловещие нотки, — хватит тянуть резину, отвечай, кто такой Блювштейн?

— А вы не знаете? Какой наив! Не стоит нам друг перед дружкой выпендриваться. Ладно, — милостиво решил я, — для завязки возьми это послание. — Протянул Разинкову конверт, и по тому, как жадно он схватил письмо, понял, что Блювштейн многое значит в судьбе самого Разинкова. Он даже не заметил моего обращения на «ты». Видимо, письмо было кратким. Разинков перечитал его раза три. Затем медленно, удивленно поднял на меня глаза, и я не узнал их. Обычно колючие, насмешливые, злые, они словно изменились, сделались доброжелательными, любопытными. И еще мне явственно показалось, будто не только в глазах, лице, но и во всей громоздкой фигуре Разинкова вдруг появилось почтение к моей персоне. Люто ненавидел, и, вот, пожалуйста, какие перемены. Сомнений не оставалось: виной всему письмо Семена Блювштейна. Вероятно, израильский «авторитет» и явный хозяин Разинкова советовал ему обращаться со мной поуважительней, возможно, даже упомянул о моей личной дружбе с Василаке. а может быть, ни то, ни другое, просто острый нюх бывшего главного инженера сразу взял верный след: зачем ссориться с тем, кого окончательно не раскусил?

— Шараду ты мне загадал, писака! — признался Разинков. — Не знаю, с какого конца к ней подступиться. Не подскажешь?

— Вас устраивает сумма, переведенная на счет в банке? — Некто свыше произнес за меня эту явно рискованную фразу. Вдруг этот вопрос будет идти вразрез с их тайными договоренностями? Но я не просто выдал фразу, рискуя своей головой, мне чуть позже припомнились слова Блювштейна, сказанные там, на Мертвом море: «Жадность, как знаешь, фраера сгубила, а мои фраера в России прямо как голодные псы. Приходится чуть ли не ежемесячно информировать их, когда, сколько и куда переведено конторой денег».

Был весьма приятно удивлен, что вновь попал в «десятку». Разинков беспокойно заерзал в кресле.