Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Чижов приподнялся, потрогал его за ручку:

— Тяжелый… Неужели бусы? Сколько их там?

— Восемьдесят пять…

— Врешь! Не может быть…

Не торопясь, я достал ключ, открыл чемодан и взглянул на Чижова. Тот, как когда-то я сам, поначалу зажмурил глаза, потом приоткрыл их и изумленно уставился на груду янтаря.

— Красота-то какая! — воскликнул он— Сколько всего теперь изъято?

— Девяносто три снизки из ста. Еще одну заберем у жены Рябчикова.

— Как вел себя Сулейманходжаев?

— Признал все.

Чижов всплеснул руками:

— Ну знаешь! Видал я дела, но такого!

Он связался по селектору с прокурором:

— Вернулся из командировки Плетнев, привез…

— Янтарную комнату? — весело спросил прокурор.

— Не скажу, что комнату, но кладовую — это точно.

— Сейчас зайду, — прозвучало в динамике.

Прокурор пришел сразу. Он приблизился к чемодану и, завороженный мягким блеском янтарной россыпи, опустил в нее ладонь. Я наблюдал за ним, и мне казалось, что я тоже чувствую теплое и ласковое прикосновение этих маленьких солнц. Затем я доложил о результатах своей поездки.

— Все хорошо, — сказал прокурор, — но один момент в этом деле все же беспокоит меня.

— Ухов? — спросил я, читая его мысли.

— Да, Ухов. Как вы собираетесь поступить с ним?

— Предъявлю ему другое обвинение и освобожу до суда из-под стражи.

— Но он уволился и постоянного места жительства не имеет.

— Я думаю, что руководство леспромхоза возьмет на себя обязательство обеспечить его работой и жильем. Оно неплохо отзывалось о нем. Ухов со своей стороны даст нам подписку о невыезде.

— Если это возможно, давайте так и поступим, — заключил прокурор и, довольный, вышел из кабинета.

Я закрыл чемодан и спросил у Чижова:

— Куда девать все это?

— Сдай на хранение в ювелирторг.

— И последнее, — сказал я, доставая бухарский гребень. — Вот вам на память об этом деле маленький сувенир.

— О! Спасибо! — погладил лысину Чижов. — Теперь будет чем причесаться!

Воздав должное незлобивому характеру начальника, я отправился в свой кабинет и позвонил Лифшицу.

Марк Исаакович приехал сразу. Взглянув на него, я про себя отметил, что после первой нашей встречи он еще более поседел и осунулся. Улыбка, казалось, навсегда исчезла с его лица. Присев на стул, Лифшиц вздохнул:

— Наконец-то вызвали. Устал, не могу больше. Нет ничего хуже неизвестности. Делайте со мной, что хотите, я готов ко всему…

— Вот как? К чему же это вы себя подготовили?

— Не к санаторию, конечно… Если бы воров можно было найти, их давно бы нашли.

— Они найдены, только далековато отсюда, — сказал я и приоткрыл чемодан. — Ваши бусы?

Марк Исаакович посмотрел на них, и лицо его стало каменным. Он долго сидел, не двигаясь, потом достал таблетку валидола, сунул ее под язык и снова застыл. Скупые слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их…

— Что это вы? — успокаивал его я. — Радоваться надо, а не плакать.

Лифшиц вынул из кармана платок, вытер лицо и вдруг, обхватив голову руками, зарыдал.

— Вы не представляете, чего мне стоили эти месяцы, — сквозь слезы говорил он. — Кое-кто посчитал, что мне мало случившегося. Нашлись люди, которые стали намекать на то, что я сам продал эти бусы, а спектакль с кражей разыграл, чтобы замести следы. Это ужасно…

— Люди бывают всякие. Пишите расписку и забирайте янтарь на хранение до суда. Пока девяносто три снизки. Будет еще одна.

Получив расписку, я помог Лифшицу вынести чемодан и на служебной машине отвез его в магазин.

Через день я опять был в Новгороде. Директор леспромхоза, не колеблясь, написал и отдал мне письмо на имя прокурора, в котором сообщал, что, в случае освобождения Ухова из-под стражи, ему будут предоставлены и работа, и жилье.

Я предъявил Ухову другое обвинение и взял у него подписку о невыезде. Гришка не скрывал своей радости.

— Вот видите, — сказал он, прощаясь. — Я говорил вам правду. Теперь убедились?

— Если бы не убедился, не стал бы выпускать на свободу, — ответил я. — Постановление об освобождении из-под стражи будет вручено начальнику тюрьмы. Всего доброго!

Я вышел на улицу. По ней, разрезая колесами мутные потоки воды, катили автомашины. На сухом тротуаре стояли люди. Теплый, по-настоящему весенний ветер раскачивал над их головами пока еще голые ветки деревьев. Люди подставляли солнцу лица и терпеливо ждали автобуса.

Мне нужно было в центр, и, когда к остановке подошел автобус «Кречевицы — Новгород», я сел в него.

Здесь тоже чувствовалась весна. Пассажиры оживленно говорили о семенах, огородах и севе, смеялись. Какой-то парень приставал к своему соседу: «Ну скажи, сколько у нас столиц?» Тот отмахивался: «Брось дурачиться». «Нет, ты скажи или признайся, что не знаешь», — лез к нему парень. «Отстань! Одна у нас столица — Москва». — «А вот и нет! У нас три столицы — Москва, Ленинград и Кречевицы!»

Доехав до центра, я забежал в Управление милиции, простился с Кислицыным, попытался созвониться с Потаповым, но его на месте не оказалось. Потом автобусом «Новгород — Крестцы» отправился в Зайцево. Не повидаться с Иваном Васильевичем перед завершением работы я не мог.

Увидел я его возле магазина сельпо. Мы обнялись, заговорили о новостях. Кто-то тронул меня за локоть. И я увидел Кузьмича с тремя буханками хлеба под мышкой, в напяленной на глаза кепчонке. Узнав, что я приехал проститься, бригадир сказал:

— Приезжай, рыбку половим, поохотимся, только без этих дел. Суд-то скоро?

— Скоро, Кузьмич, скоро. А дела не от меня зависят.

— Понимаю, профессия твоя нужная, без нее нельзя. Я не о том. Отпуска-то тебе дают? Вот и приезжай отдохнуть, силенок набраться.

— Обязательно приеду, Кузьмич! При свидетеле обещаю, — указал я на участкового.

— Правда, Михалыч, — поддержал бригадира Иван Васильевич, — лиха беда начало, а там, может, понравится. Лето — не зима…

В это время на другой стороне шоссе остановился автобус на Новгород. Я пожал друзьям руки и побежал к нему.

Я считаю, что цейтнот — понятие более следственное, чем шахматное. В самом деле — кому всегда, а не от случая к случаю, не хватает времени? Следователю. Кто больше страдает от этого? Тоже следователь. Совсем недавно, например, чтобы сэкономить это самое неизвестно как и куда исчезающее время, я отключил в своем кабинете телефонный аппарат и стал включать его только по необходимости. Но через день, поговорив по телефону, я забыл выдернуть вилку и тут же был наказан за это. Пришлось снять трубку.

— Дмитрий Михайлович? Беспокоит Арменак Ашотович, — услышал я голос заместителя прокурора по надзору за милицией Карапетяна. — Ты один? Все по домам разошлись? Большая просьба к тебе — оставь дела и загляни в соседнее отделение. Надо с человеком разобраться.