Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Получается, что так…

— Кого же вы видели, с кем говорили? Вы должны либо назвать этого человека, либо отказаться от того, что обращались к нему с вопросом. Одно из двух. В прежнем виде ваши показания не выдерживают никакой критики. Согласны со мной?

— Пожалуй… Только зачем все это? Ведь дело закрыто…

— Преступление не раскрыто, Боярский! Виновные гуляют на свободе, а тот, кто помогал следствию, — сидит!

— Коровин?

— Да.

— Может, он ложно показывал на них…

— Не думаю. Ваши показания смыкаются и дополняют друг друга. Если допустить, что он лгал, то вы, выходит, помогали ему…

— Нет, я говорил правду…

— Надо говорить ее до конца…

— А она мне боком не выйдет?

Опасения Боярского были справедливы. Я знал это и вместе с тем понимал, что должен сломать тот барьер недоверия к следователю, который возник по воле моего предшественника. Как этого добиться? Уговорами «сказать правду» и обещаниями «не подвести»? Нет. Это выглядело бы жалко.

— Слушайте, Боярский, — начал я после некоторого раздумья. — Вы ведь знаете, как долго велось следствие и чем оно кончилось. И несмотря на это, его возобновили и послали сюда меня. Мое руководство поступило так потому, что не считает дело безнадежно загубленным и верит в то, что оно может быть раскрыто. Сейчас, беседуя с вами, я выбрал наиболее простой путь, и вы это тоже знаете. Я надеюсь на вашу совесть, но вы вольны поступать, как хотите. Прошу только иметь в виду, что я приехал не для того, чтобы подышать свежим воздухом и уехать. Я буду работать здесь месяц, два, полгода — словом, столько, сколько потребуется, чтобы исправить допущенные ошибки и раскрыть дело, а не загубить его окончательно. Если вы не ответите мне на мои вопросы — это не значит, что они будут сняты или забыты. Я найду ответы другими путями и думаю, что найду их рано или поздно без вашей помощи. В каком положении окажетесь тогда вы, честный человек? И какую оценку тогда мне придется давать вашему поведению? Если вы сейчас промолчите, то по существу попадете в положение укрывателя преступников, а если ответите мне, то неужели вы думаете, что я использую этот ответ во вред следствию и вам?

— Так-то оно так, а какая гарантия?

— Вам расписку дать? Смешно! Могу только сказать, что всегда ценил и буду ценить доверие. Без него жить нельзя!

Боярский пристально посмотрел мне в глаза и вздохнул:

— Ладно, отвечу на ваш вопрос. Человеком, которого я видел в ту ночь, был Храицов. Спать мы ложились вместе, потом я проснулся от шума. По комнате ходил пьяный Храпцов и с кем-то громко говорил. Тут-то я и задал ему свой вопрос. Увидев, что я не сплю, он зажег свет, сел ко мне на койку и стал предлагать выпить одеколона. Я отказался. Он достал из кармана брюк горсть конфет «Ласточка» и высыпал на одеяло: «Ешь». Брюки у него были мокрые, в сапогах хлюпала вода. На койке Коровина сидел Мошкин в мокрых брюках, резиновых сапогах и тоже угощал его одеколоном, конфетами. Потом Мошкин сказал: «Надо еще к Сильве заглянуть» и ушел, а Храпцов положил на батарею одежду, выключил свет и лег спать.

— Что за Сильва?

— Телефонистка. Живет в доме, где почта. Фамилия ее Сильвинская. Сильва — прозвище.

— Все?

— Этого мало?

— Насчет угроз что-нибудь знаете?

— Мне лично не грозили. Коровина же опекали: и провожали к Гуськб, и встречали. Как-то он сказал, что боится их. Я торопился на работу и не спросил почему, потом забыл.

— Теперь все?

— Вроде бы… Хотя… Не знаю, имеет это значение или нет. Когда следствие кончилось и Мошкин уволился, я провожал его до станции. Он говорил, что поедет домой, в Архангельскую область, но билет взял почему-то в Новгород. Платил за него при мне. Больших денег я у него не видел. В чемодане лежала бутылка водки, которую мы распили на вокзале, полотенце да смена белья.

Боярский замолчал, а я стал записывать его рассказ. Затем, окрыленный успехом, я попробовал вызвать Малюгина, но тот оказался в отъезде. И тогда я подумал: «Не поговорить ли с Сильвинской? Для Мошкина она, судя по всему, была своим человеком». Но сразу отказался от этой мысли: «Нет, встречаться с ней рановато».

Выйдя из. гостиницы, я направился к магазину, который еще работал. Осмотрев зал и витрины, прошел в конторку и познакомился с Васильевой. «Есть что-нибудь новенькое?»— сразу спросила она. Вместо ответа я задал ей тот же вопрос и попросил показать, где на момент кражи лежали шоколадные конфеты. Затем обогнул пристройку и убедился, что от здания милиции она не видна. Посетив это здание, я заглянул в камеру временно задержанных, находившуюся рядом с холодным дощатым туалетом. Выйти из нее на улицу можно было только по коридору, мимо дежурной части, дверь в которую, по-видимому, была открыта всегда.

На следующий день, знакомясь с поселком, я ругал себя за непредусмотрительность: нет, не в ботинках надо было ехать сюда! Увязая в грязи, я кое-как добрался до комбината, справился о времени увольнения Мошкина, Храпцова и Горобца и о сумме денег, выплаченной Мош-кину при расчете. Она оказалась равна 15 рублям… Мне удалось узнать, что рабочим, помимо спецодежды, выдавались и сапоги. Затратив несколько часов на осмотр расходных документов, я нашел накладную от 25 ноября прошлого года, в которой Храпцов расписался в получении кирзовых сапог 41-го размера! Зато Мошкин, как выяснилось, носил обувь всего лишь 37-го размера.

Листая накладные, я не переставал думать о Сильвин-ской. «Что она собой представляет? Что знает? Что скажет? Как подойти к ней, чтобы узнать от нее по возможности больше? Не взглянуть ли на дом, в котором она живет? Иногда и внешний вид жилища дает представление о его хозяине».

До наступления сумерек оставалось около часа. Вспомнив, что Сильвинская проживает в доме, где находится почта, я без труда нашел его.

Он был деревянный, одноэтажный. Кирпичная стена разделяла его пополам. В окнах одной половины виднелись решетки, другой — белые занавески. Каждая половина имела отдельный вход через пристроенную к ней веранду. До магазина, да и до общежития, где когда-то жил Мошкин, было рукой подать.

У входа в жилую часть дома я увидел несколько прислоненных к стене лопат, грабли и… две пары старых сапог — кожаных и резиновых. Поблизости никого не было. Я поднял резиновые сапоги, повернул их подошвами вверх и не поверил своим глазам — сквозь грязь на них просматривалась «елочка». Обозначения размера сапог найти не смог, но при осмотре кожаной пары заметил едва различимую цифру 42. Резиновые сапоги были чуть больше…

Неожиданно я услышал за своей спиной шаги. Женский голос спросил:

— Гражданин, что вы здесь делаете?

Я оглянулся и увидел одетую в ватник высокую, худощавую, уже немолодую блондинку с подкрашенными губами. В руке у нее была хозяйственная сумка.