Елена Миронова - Пир во время войны

Менеджер неохотно взял визитную карточку и открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут прочёл фамилию клиента. Не веря своим глазам, он ещё раз прочитал надпись, и вмиг изменился.

— Да — да, конечно, — засюскал он, — простите продавцов, они совсем обленились, — окинул он их недовольным взглядом. — Я позвоню вам на днях, Павел Анатольевич. А вы упакуйте кольцо, которое выбрала дама, — прикрикнул он на девушек.

— Не надо, мы торопимся, — в соответствии с ролью произнёс Павел.

Он подхватил Камиллу Аскеровну под руку, и, не прощаясь, вышел из бутика. Даже его спина выражала недовольство и презрение.

Очумевшая Жанна молча следовала за ними. Она не ожидала от Павла такой реакции. Он открылся ей с новой стороны, избавил бабулю от неприятных, унизительных объяснений. И это было благородно.

В этот вечер Павлу пришлось отказаться от мысли пригласить любимую девушку в гостиницу на ночь. Жанна очень взбудоражена этим происшествием с Камиллой Аскеровной, и, к тому же, ей придётся везти старушку домой. А Павлу придётся тоже возвращаться домой, и оправдываться перед отцом за отсутствие телохранителя и шофёра в его машине. Ну что-ж, как — нибудь в ближайшее время надо довести до сведения родителей, что отныне он не намерен встречаться с девушками под бдительным оком телохранителей. В конце концов, это просто смешно! Да, надо бы поскорее сыграть свадьбу — чтобы они с Жанной могли спокойно, на законных основаниях жить вместе, и не нестись друг к другу через весь город по первому зову сердца. Павлик вдруг вспомнил, что вопрос женитьбы он с Жанной ещё не обсуждал, а уже считает его решённым. Но не может быть, чтобы она ему отказала. Ведь она любит его так же сильно, как и он её… Он это чувствует, вернее, не он, а его сердце. А сердце не может обмануть…

Ковалёв, кряхтя и охая, открыл глаза. Голова кружилась, во рту было сухо, к тому же его тошнило.

Он с трудом поднялся и осмотрелся. Ну да, это всё тот же номер гостиницы, в котором он был с этой шлюхой… как бишь её? Катя или Наташа, что-то в этом роде. Эта дрянь ударила его чем-то, когда он отказался платить деньги за несовершённые действия. К сожалению, несовершённые…

Ковалёв привычным движением, с трудом нагнувшись, хотел притянуть к себе портфель, но его не было. Он быстро проверил комнату, и обессилено сел на разобранную постель. Портфель исчез. Было абсолютно ясно, что его забрала проститутка. Она, конечно же, не думала, что в нём — деньги. Вот ей подарочек привалил к майским праздникам!

До Ковалёва внезапно дошла истина во всей её красе: он, можно сказать, потерял всё: и деньги, которые ему дал Резник, и новую группу, на которую так рассчитывает Мила, и остатки уважения к самому себе. С чем он остался?

Можно было бы сказать, с чем, да ведь он импотент! То есть даже без этого…

Что же теперь ему делать? Покончить жизнь самоубийством, потому что он такой никчёмный, никому не нужный, даже самому себе?

Ковалёв, кряхтя, в последний раз осмотрел гостиничный номер, и вышел из гостиницы. Ему было очень, очень плохо. И пожаловаться было некому. Жене? Да ведь он для неё — пустое место. Непонятно только, почему она продолжает жить с ним в одной квартире. Наверное, никто замуж не зовёт. Дочери? Да и ей он нужен только потому, что пообещал сделать её популярной. За какой счёт он будет организовывать группу, и выводить Милку на новый виток популярности? Резник ему денег больше не даст, это факт при таком раскладе. А Мила любит его, только когда у него есть деньги! Когда-то давно врач сказал Ковалёву, что его импотенция носит психологический характер. Мол, физическая форма у него в норме. Дело в голове. Что-то не ладно у него с головой, не дружит он с ней!

Владимир Ильич добрёл до какого-то скверика и уселся на лавочку. Самым удивительным в этой ситуации было то, что, несмотря на жуткое, безвыходное положение, в которое он попал, и не самое лучшее физическое состояние, он вдруг ощутил желание жить. Он внезапно заметил мир вокруг — начинающую зеленеть траву, яркое солнце, красивых девушек в плащиках и коротких юбчонках, симпатичную дворнягу, подбежавшую к нему, маленьких детей, которых мамаши выгуливали в парке…

Почему-то в этот миг ему показалось, что он совершил роковую ошибку в своей жизни — ещё в тот самый момент много лет назад, когда понял, что, как мужчина, не пригоден. Тогда он вдруг стал считать естественными измены жены, подчас весьма откровенные, её тычки и обидные замечания, оскорбления и презрение дочери, вторившей матери. Он стал считать себя кем-то, даже не человеком, а существом второго или даже третьего сорта. Он соглашался с женой, что он серость и никчёмность — только потому, что стал не способным к сексуальной жизни. И из-за одного этого он упустил и жену, и дочь. Он позволял им всё, и считал это вполне естественным. Он не видел ничего вокруг, кроме собственного убожества. Он не видел жизни, она проходила мимо него! Зачем он жил, ради чего? Трудно сказать, он пытался всякий раз заслужить одобрение дочери или жены, как пытается это сделать провинившаяся собака. Да он и жить — то не хотел, ему было всё равно…

Так почему же сейчас всё изменилось? Сейчас, когда его положение — хуже некуда, он хотел жить, как никогда раньше! И почему-то именно в этот момент, когда Ковалёв, можно сказать, впервые за много лет ощутил прилив жизненной энергии, и понял, в чём была его ошибка, и решился её исправить, у него случился инфаркт — прямо на лавочке в скверике…

Малик внимательно осмотрел присутствующих. Каждую неделю на доклад к нему приходили пять человек — самых приближённых, занимающих особое положение в Семье.

Вообще-то на самом деле Малик был лидером одной из азербайджанских группировок, если смотреть правде в глаза. Но предпочитал называть группировку Семьёй. В крайнем случае — общиной. Жанна шутила, что лавры Крёстного отца не дают ему спокойно спать. Малик в ответ сердился и кричал, что ни за что не позволил бы подчинённым называть себя доном, и что Пьюзо, автор той популярной саги, сделал своего героя страдающим комплексом неполноценности. Мол, именно потому он требовал от окружающих доказательств их дружеского отношения к нему. А он называет группировку Семьёй — потому что почти все её члены родственники, пусть и дальние. Но у азербайджанцев нет такого критерия — дальний родственник. Просто родственник — и всё.

Жанна, улыбаясь, вспомнила эту извечную распрю с отцом. Она сидела от него по правую руку — знак величайшего доверия и уважения.

Малик периодически поглядывал на неё и был недоволен тем, что она, кажется, даже не слышит, о чём идёт разговор. Чему — то улыбается сама себе. Она вообще после этой поездки сильно изменилась, и Малика это тревожило.