Елена Миронова - Вторая жизнь

— Знаешь что, — она подошла к расстроенному мужу и обняла его. — Извини меня. Но ведь ты бы просто мог попросить, чтобы я изменилась и бросила свои … занятия на компьютере…

— Сколько раз я просил, — уныло ответил муж, — ты всё обещала, но даже и не думала об этом. Именно поэтому мы и уехали из нашего города, потому что стало слишком опасно. Ты была там известной личностью, тебе поступали заказы на взлом баз данных, и я каждую минуту боялся, что в дом ворвутся ФСБ или управление по борьбе с преступлениями в сфере высоких технологий, группа «Р».

— Надо же… — Ирине даже польстила собственная значимость. Она была такой крутой? — Но теперь всё изменилось, у нас будет ребёнок, — она обняла мужа. — И я тоже хочу спокойной жизни. Обещаю, что не вернусь к прежним занятиям. А ты обещай, что расскажешь мне всё, что я делала раньше, договорились?

Лицо Саши просветлело. Он кивнул, крепко прижал голову к груди жены и вздохнул.

Мир в семье был восстановлен.

Мила болтала без умолку, с удовольствием рассматривая парижан. Они сидели в маленьком и уютном кафе и пили самый дорогой кофе в мире, «блю маунтин», что в переводе означает «голубая гора».

Вопреки названию, цвет напитка не был голубым.

Павел почти не слушал девушку, будучи занят своими мыслями. Отвлёкся он, лишь когда услышал знакомое имя.

— Что — что? — спросил он.

— Я говорю, что правильно писал Джордж Мур: «Настоящая французская академия — это не то официальное ведомство, о котором говорят газеты. Настоящая французская академия — это кафе.»

— Я не знал, что ты читала Мура, — удивился Павел и с интересом взглянул на Милу.

Он знал её с детства, но в последнее время она стала открываться ему с другой стороны.

Мила тоже умолчала, что она вовсе не читала и не собиралась читать английского автора. Эту цитату она вырвала не из его книги «Исповедь молодого англичанина», а из брошюрки какой-то турфирмы, когда собиралась вместе с Павликом в Париж.

— Верно, — пробормотал Резник — младший, — за три века существования во Франции кафе они из питейных заведений превратились в настоящий социальный институт.

Мила махнула рукой официанту и обдала Павла свежим запахом духов, которыми её обрызгали бесплатно, в рекламных целях, когда они утром проходили мимо Галери де Лафайет.

Павел снова окунулся в воспоминания. Как чудесно было с Жанной в Лондоне! Он обещал свозить её в свой любимый Париж, но не успел… Он так хотел погулять с любимой по Монмартру, парижским бульварам, купить ей непременный букетик пармских фиалок, свежих, покрытых росой…

— Павлик, давай сделаем наш портрет, — Мила требовательно дёрнула его за руку.

Он вздохнул. Ему совсем не хотелось сидеть по парижской декабрьской слякоти перед мольбертом, но он никогда не умел отказывать девушкам. Только когда была жива Жанна, тогда он сумел сказать Миле, что любит только Жанну, и будет любить всегда…

А сейчас, когда прошло столько времени, и Жанна погибла, ему ничего не остаётся, как принять ухаживания Милы. Надо же, как забавно звучит — ухаживания Милы. Обычно ухаживают мужчины, а за ним ухаживает женщина…

Павел повернулся и посмотрел на неё внимательно. Наверное, зря он так обращается с ней. Всё-же Мила была рядом с ним все эти тяжёлые полгода, поддерживала его, утешала. Отдавалась ему, когда думала, что это ему поможет. Павел только недавно осознал, что после того, как Жанна ушла от него, он жил с Милой в одной комнате, спал с ней, разговаривал с ней…

Почему-то раньше он не обращал на это внимания, а теперь оказалось, что они жили, как муж и жена. Мила терпела его причуды, капризы, слёзы, разговоры о Жанне… Разве она не заслуживает хотя бы признательности, если уж не любви? Похоже, она действительно к нему неравнодушна, раз терпела такое полгода! Особенно если учесть, что она тоже обладает определённым характером, который не позволил бы ей унижаться всё это время.

Павел заставил себя слегка улыбнуться, чтобы выглядеть на портрете довольным жизнью. Он приобнял Милу за талию и взглянул на неё. Художник запротестовал: дескать, не двигайтесь, посидите двадцать минут спокойно, влюблённые…

Павла передёрнуло от этого слова — влюблённые. Он не был влюблён в Милу! Он любил только Жанну, и всегда будет её любить. Но Жанны больше нет, а Мила — есть. Вот она, рядом, живая, тёплая. Прижимается к нему, доверчиво заглядывает в глаза. Разве не заслуживает она своего счастья? И кто виноват, что это счастье может составить только Павел?

Он вздохнул в который раз за сегодняшнее утро. Несколько часов назад на личном самолёте отца они приземлились в Орли. Мила была оживлена и радостно болтала, стараясь загладить недавние переживания Павлика.

А он тоже смотрел по сторонам, хотя знал весь Париж чуть ли не вдоль и поперёк, и тоже старался не вспоминать о том, что было.

Но эти воспоминания сами лезли в его голову, вырывались из клетки, в которую он пытался их посадить, и снова вылезали наружу. Надо же ему было так опростоволоситься. Павел никогда не простит себе своей слабости!

Тогда, неделю назад, стоя у могилки Жанны, он увидел приближающегося Шахида, её дядю. И бросился на него с кулаками, хотя драться абсолютно не умел.

— Это ты убил Жанну, ты, — кричал Павел и хватал Шахида за лацканы пиджака, видневшиеся из-под расстегнутого щеголеватого пальто.

И как — то так получилось, что в одну секунду Павлу скрутили руки люди из охраны Шахида, которую он почему —то не увидел. Ему было очень больно, а потом очень неприятно и обидно, когда Шахид хлестал его по щекам лайковой перчаткой.

— Мальчишка, — презрительно сказал он, практически без акцента, — что ты знаешь о Жанне? Это она погубила моего брата, из-за того, что влюбилась в тебя, как сучка!

— Не называй её так, — заорал Павел, и получил очередной удар перчаткой по щеке.

Если бы его не держали два здоровых молодца, он бы бросился на Шахида и задушил его, так велика была его ненависть. Вместо этого ему пришлось корчиться от боли, которую доставляли ему охранники азербайджанца.

— Жанну убили, — выдохнул Павел. — Это мог сделать только ты! Тебе она не давала покоя!

— Я думал об этом, — невозмутимо ответил Шахид. — Но я не убивал её, дорогой.

После этого он вовсе перестал разговаривать с Павлом. Его запихнули в машину и недолго везли по дороге, завязав глаза его же шарфом.

А потом завели в какой-то дом и бросили в подвале.

А потом, спустя неизвестно какое время, Павел услышал автоматную очередь и испуганно прижался к стене. Что-то происходило за дверями подвала. Но что?

Об этом он узнал буквально через несколько минут.

— Паша, ты здесь? — в окошко заглянула голова в чёрной маске с прорезями для глаз и рта. Голос был знакомым.