Наталья Александрова - Ассирийское наследство

Проводница ловко метнула на перрон огромный чемодан, помогла монументальной старухе преодолеть последнее препятствие и поспешно скрылась.

При свете люминесцентных ламп сходство со Станиславским усилилось: то же удлиненное породистое лицо с выражением брезгливого недоверия, то же пенсне с черной шелковой лентой...

— Тетя Вася? — неуверенно осведомилась Надежда.

— Ну наконец-то! — Старуха откинула станиславскую голову и оценивающе оглядела Надежду. — Я уже думала, что за мной никто не придет! Ты кто?

— Я дочка Татьяны Васильевны, — робко доложила Надежда, она неожиданно почувствовала себя маленькой девочкой и страшно захотела сделать книксен. Остановило ее только то, что она смутно представляла себе, что это такое.

— У Тани есть дочка? — изумилась старуха. — Ах да, мне, кажется, писали, что она вышла замуж.

Надежда решила разговоры и выяснение родства отложить на потом и замахала рукой носильщику. Тот радостно подкатил свою тележку, но старуха величественно мотнула головой:

— Что за барские замашки! В жизни не пользовалась носильщиками! У меня всего-то багажа — два места. Интеллигентный человек должен ездить налегке.

Носильщик разочарованно удалился. Надежда тяжело вздохнула и шагнула к теткиному багажу. Этот багаж состоял из небольшой черной сумки и огромного допотопного фанерного чемодана с металлическими уголками. Тетка подхватила сумку и быстро зашагала по перрону. Надежда взялась за ручку чемодана и охнула. Этот монстр весил не меньше центнера.

Кое-как протащившись первые десять метров, Надежда закричала гордо удаляющейся старухе:

— Тетя Вася? Не бегите так, мне за вами не успеть!

Тетка обернулась на нее с высокомерным недоумением и пробасила:

— До чего изнежена нынешняя молодежь!

Причисление к молодежи Надежде Николаевне очень польстило, и она прохромала на чистом энтузиазме еще метров двадцать.

Рука отрывалась, плечо ныло, сердце колотилось в грудную клетку, как граф Монте-Кристо в стену своей камеры.

— Тетя Вася, постойте минутку! — взмолилась несчастная. — Что у вас там такое?

— Только самое необходимое! — отчеканила старуха, но все-таки остановилась, снизойдя к слабости молодого поколения.

С огромным трудом, останавливаясь через каждые десять шагов, что неизменно вызывало теткино ворчание, Надежда доволокла неподъемный чемодан до стоянки такси.

К пущему расстройству она заметила, что железные уголки чемодана вдрызг разодрали хорошие новые колготки.

«А еще семьдесят ден! — с обидой подумала она. — Прочные называется! Хотя этаким чемоданом и чертову кожу порвешь!»

Единственный на стоянке частник заломил несусветную цену. Тетка гордо заявила, что за такие деньги ни за что не поедет и вообще нельзя поощрять спекуляцию, но Надежда была окончательно сломлена чемоданом, мечтала только о том, чтобы доставить обоих — чемодан и тетку — до места ночлега, и согласилась, не торгуясь.

В довершение ко всем прочим удовольствиям в доме у матери не было лифта, так что чемодан пришлось еще и поднимать на третий этаж.

Мать, совершенно зеленая от перенесенных волнений, открыла дверь. Надежда первым втолкнула в прихожую чемодан, и это чудовище неожиданно распахнулось, вывалив на пол груду каких-то зеленовато-серых черепков, кое-как обернутых белыми, чистенькими тряпочками.

— Что это?! — завопила Надежда, подняв с полу особенно замызганный черепок, покрытый какими-то чудовищными каракулями. — И вот это я тащила на себе через весь город?

— Осторожно! — вскрикнула тетка, ворвавшись в квартиру и выхватив черепок у Надежды. — Ты не представляешь, какое сокровище держишь в руках!

Она поправила пенсне, гордо вытянула перед собой руку с черепком и торжественно прочла начертанные на нем клинописные каракули, сделавшись еще больше похожей на Станиславского, которого Надежда, конечно, никогда не видела:

— О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту!

— О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту! — нараспев проговорил высокий жрец с длинными черными волосами, перехваченными белой лентой, одетый в белые одежды. — О, приди к нам, поднимись из своих подземных чертогов, приведи за собою своих страшных спутников! Приведи за собой уттуков и асакков, тени мертвых и духов преисподней! Приведи за собой этимли и галле, злых демонов черной полночи!

Приведи голодные призраки галле лемнуте!

Жрец ударил коротким жезлом в медный гонг, и гулкий тоскливый звон поплыл по святилищу, отражаясь от его сырых неровных стен и заставляя колебаться пламя дымных, чадящих факелов.

— Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый Бел-Ашур! Слушай нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем тебе, но призываем сегодня черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту.

Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую жертву!

Жрец снова ударил в гонг, и из-за парчового покрывала, скрывавшего темный угол святилища, появились двое его прислужников — двое высоких людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.

Или не были эти двое людьми? Страшным, неземным холодом повеяло в святилище при их появлении.

Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того было холодно и сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак, в котором теснились несколько десятков посвященных.

Только жрец с жезлом власти в руке и позолоченный алтарь были ярко освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами сцену вышли двое златолицых.

— Прими, прими, львиноголовая, нашу великую жертву! — проговорил жрец нараспев сильным и красивым голосом.

Прислужники подошли с двух сторон к алтарю и одновременно с новым ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность три темных круглых предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.

Свет факелов стал на мгновение ярче, и в этом свете посвященные разглядели, что прислужники возложили на алтарь три отрубленные человеческие головы.

Вздох ужаса, пробежал по святилищу, но не успел еще стихнуть этот вздох, как новый звук наполнил подземелье: низкий звериный рев, одновременно тоскливый и радостный, завораживающий и леденящий кровь...

Посвященные отшатнулись от алтаря, сбились в плотную кучу, как овцы сбиваются плотнее при приближении хищника. Каждому хотелось почувствовать человеческое тепло соседа, отгородиться этим теплом от ледяного ужаса преисподней...

Едва лишь стих звериный рык, жрец пропел радостно и победно:

— Слава, слава тебе, львиноголовая! Ты приняла нашу жертву, приняла наш дар!

Приди же, приди к нам, оставь ненадолго свое подземное царство! Знаю, диким зверем рыщешь ты по ночам, отгрызаешь головы одиноких путников, лакомишься ими, хищная, как люди лакомятся шербетом и виноградом. Мы — верные твои слуги, мы принесли тебе сегодня жертву и впредь будем неустанно служить! Приди, приди же к нам, львиноголовая Ламашту!