Наталья Александрова - Выстрел в прошлое

Золото и драгоценности в роддоме носить не полагалось. Сестра в приемном покое сразу же предупреждала, чтобы отдали часы и кольца мужьям. Но Эле Новицкой стало плохо в трамвае, и ее привезли в роддом на «скорой». Часов у нее не было, но обручальное кольцо и бриллиантовые серьги были при ней в палате. Старшая сестра отказалась взять их и запереть в сейф, ключ от которого мог взять кто угодно, он висел в ординаторской на гвоздике:

— Еще пропадет, а я потом отвечай!

Так Эля и ходила в серьгах. Бриллиантики были маленькие, но чистой воды и поразительно блестели. А потом серьги исчезли, Эля сказала, что отдала их мужу.

— А кольцо почему не отдала? — спросила неугомонная Люба.

— Не снимается, — коротко ответила Эля.

А на следующий день Надежда заметила в зеркале тот странный блик. Господи, ведь все лежало на поверхности! Будь она тогда хоть капельку сообразительнее и не так увлечена своим материнством, она бы сумела узнать правду. А с другой стороны, зачем ей было тогда знать, что Эля уговорила доктора подменить ребенка и подарила Клаве свои бриллиантовые серьги, чтобы та сохранила тайну? Клавдия, как всякая женщина на ее месте, не удержалась, чтобы не примерить серьги сразу же, в этот момент Надежда ее и застала. Теперь все встало на свои места. Но как это поможет раскрыть тайну?

Натэлла каким-то образом узнала, что ее дочь жива и принялась мстить? Но почему им? Они-то тут при чем? Ну, допустим, Клава причастна, это понятно, она знала, что ребенок Эле не родной… Вот, вот, это самое! Убийца думает, что они все могли знать, что ребенок у Эли не родной! Или то, что у Натэллы в свое время был ребенок, и что он не умер. Если бы Эля была жива, подозрения пали б на Элю, можно было бы посчитать, что это она устраняет свидетелей. Но Эля умерла два года назад. И к Натэлле идти не с чем. Кроме сомнительных умозаключений у Надежды за душой ничего нет.

— Надя, очнись! Приехали уже! — Это Вера трясла ее за плечо.

На вокзале они наскоро простились и поехали по домам, волнуясь, что их там ждет.

Вера нажала кнопку звонка у парадной. Дверь открылась, и охранник против обыкновения не кивнул ей молча, а сделал шаг навстречу. Но прежде чем он открыл рот, Вера уже услыхала из дежурки лай Мака. Открылась дверь, и Мак вылетел ей навстречу. Он положил лапы ей на пальто и заскулил как щенок.

— Что случилось? Тише, Маклай, тише. Я уже здесь, все в порядке.

Однако выяснилось, что все далеко не в порядке. Охранник сообщил Вере, что вчера во второй половине дня после ее отъезда пес жутко выл. Не знали что делать, дверь на звонки никто не открывал. К вечеру пришла ее дочь и обнаружила отца лежащим в коридоре без сознания. Врачи установили обширный инфаркт, и сейчас он лежит во 2-й Городской больнице в реанимации. А собака боится одна в квартире оставаться, очень скулит, вот он и взял ее пока и гулять вывел ненадолго. Вера заметалась было, хотела оставить Мака и ехать в больницу, но охранник сказал, что звонила Ирина и сказала, что к отцу все равно никого не пускают, и что если она, Вера, вернется, то чтобы ехала в больницу утром поговорить с врачом.

Наутро Вера спозаранку уже стояла у дверей реанимационной палаты 2-й Городской больницы. Врачей пока не было, и она быстро сумела договориться с сестрами, чтобы ее пустили ненадолго в реанимацию только взглянуть. Муж лежал на спине, закрыв глаза. Лицо его было бледно, с каким-то желтоватым отливом. Нос заострился и казался удивительно длинным. Странно, раньше она никогда не замечала, что у него длинный нос. О чем она думает в такую минуту, одернула себя Вера, ведь он умирает. Она вспомнила, как тридцать лет назад она вот так же вошла в палату, где лежала бабушка. Бабушка была очень бодрым человеком, болела редко, никогда не жаловалась. Она слегла за месяц до смерти. Вера помнит, как она вошла тогда в палату и вдруг увидела, что бабушка сегодня умрет. Правду говорят, печать смерти. Бабушка лежала, глядя в потолок невидящими глазами, и действительно, к ночи умерла.

— Витя! — шепотом позвала Вера. — Ты меня слышишь?

Он открыл глаза, но в них ничего не отразилось.

— Пожалуйста, выйдите, — вбежала сестричка, — мне от врача попадет!

Вера вышла и прислонилась к подоконнику в конце коридора, ноги ее не держали.

«Он умирает! — стучало у нее в мозгу. — Он умрет, и я ничего не смогу сделать, никогда не смогу ему объяснить, что тогда, в ту нашу последнюю встречу, я была не в себе, что я вовсе не желала ему смерти».

Что с ней случилось? Как она смогла его бросить в таком состоянии? Почему она не разглядела, что он смертельно болен? И ведь она видела, что ему плохо, видела, но в слепом гневе отогнала от себя эту мысль, и ее муж, с которым они прожили без малого тридцать лет, отец ее детей, валялся при смерти в коридоре на полу, пока не пришла Ирина. А если бы она вообще не пришла? И это не важно, что он обидел ее, обидел навсегда, незаслуженно. Ведь она, Вера, и постороннего человека не оставила бы в таком состоянии, ведь мимо бездомной собаки бы не прошла! Ведь речь сейчас не о нем, он умирает, а что случилось с ней, с Верой, как же она могла…

Вера провела там на подоконнике несколько часов, самых ужасных в ее жизни. Наконец к ней подошел врач и сказал, что он, конечно, ничего определенного сказать не может, что один инфаркт ее муж пережил, а второй может последовать и через двадцать лет, и через пять, и, не дай Бог, завтра. Поэтому берегите силы, сказал врач, они вам скоро очень понадобятся, когда мы переведем его из реанимации в палату. Доктор посмотрел на нее повнимательнее и добавил:

— Я так понимаю, вы женщина обеспеченная и, конечно, оплатите отдельную палату для вашего мужа.

— Разумеется. — Вера кивнула.

— Можно, конечно, нанять медсестру и сиделку, — продолжал доктор, — но я бы вам не советовал этого делать. Моя практика показывает, что такие больные поправляются гораздо быстрее, если за ними ухаживают близкие, любящие люди. Хотя, если вы заняты… — Он посмотрел на Веру довольно холодно, и она поняла, что он знает, почему муж ее пролежал четыре часа в пустой квартире без всякой помощи, пока не пришла дочь.

Взгляду доктора Вера не придала особенного значения, больше чем она сама себя, ее никто не мог осудить.

— Не мучайте себя, — сказал доктор помягче. — Сейчас езжайте домой, если, не дай Бог, ухудшение, я сам вам позвоню. А завтра с утра можете ненадолго пройти в реанимационную палату, поговорить с ним. Идите домой! — Он уже подталкивал ее к выходу.

Надежда шла по улице с озабоченным лицом. Причина ее озабоченности была самая банальная — у нее не было обеда и надо было до прихода мужа с очередной халтуры сначала сообразить, что приготовить, а потом на имеющиеся скудные средства кое-что прикупить из продуктов. У нее на работе зарплату задерживали уже на четыре месяца. А у мужа — на два. Но люди в последнее время привыкли жить не на зарплату, которую уже не платят, а на приработки. Так вот, за халтуру мужу обещали заплатить на следующей неделе. А до тех пор надо было как-то продержаться, не влезая в свой собственный неприкосновенный запас, то есть, говоря по-простому, лишний раз не менять доллары, отложенные на черный день. Сан Саныч говорил, что если они будут тратить отложенные деньги на еду, то никогда ничего не накопят и что черный день еще не настал. Умом Надежда понимала, что он прав, но когда в голове стояла неразрешимая проблема обеда, приготовленного из ничего, что это в самом деле, ведь она не чародей какой-нибудь со скатертью-самобранкой. Легко сказать, экономь! А сам хочет есть три раза в день! Словом, настроение у Надежды было хуже некуда.