Юлий Дубов - Варяги и ворюги

И сына своего Чингачгук назвал точно таким же образом и очень удачно. Он его назвал Ункасом, что переводится как «Быстроногий Олень». Если помните, в «Последнем из могикан» Ункас постоянно либо куда-то бежит, либо откуда-то прыгает. Настоящий быстроногий олень.

Поэтому индейцам было очень легко общаться друг с другом. Не возникало излишних трудностей.

— Как тебя зовут, незнакомец?

— Мое имя — Мощный Кулак.

— Приветствую тебя, Мощный Кулак. Войди в мой вигвам. Выкури со мной трубку мира. А как твое имя, незнакомец?

— Меня называют — Хилый Таз, о великий вождь.

— Скальпами воинов твоего племени, Хилый Таз, мы оборачиваем копыта наших коней. Уходи, пока женщины не прогнали тебя пинками.

И все было нормально.

Но индейцев развратили огненной водой, истребили и разогнали по резервациям, вследствие чего культура общения с богом Маниту приказала долго жить. И к именам перестали относиться серьезно. Их начали корректировать. Как хронически неисполняемые пятилетние планы.

У одной моей приятельницы был муж, слегка подвинутый на русской истории, викингах, варягах и так далее. Поэтому когда у них родился сын, он решил назвать его Харальдом. Харальд Олегович Стрельцов — нормально звучит, да? Правда, в загсе счастливого отца не сразу поняли и попросили написать специальное заявление, что он дает сыну такое имя, будучи в здравом уме. А когда Стрельцов-старший заявление написал, регистраторша вздохнула и сказала: все равно, исполнится шестнадцать лет — придет менять имя. Как в воду глядела. Через несколько лет Олег Стрельцов встретил настоящую любовь и развелся. Приятельница моя, обидевшись до чрезвычайности, всякие упоминания о Стрельцове ликвидировала под корень и дала ребенку свою фамилию. Получился Харальд Олегович Шнеерзон. Это бы еще ничего, но через какое-то время она повторно вышла замуж и, чтобы ребенок впоследствии не задавал лишних вопросов, сменила ему отчество под нового мужа. В результате возник Харальд Ермолаевич. Ребенок стал возвращаться из школы заплаканным, потому что все называли его Хераль Дерьмолаичем и никто не хотел с ним дружить. Тогда плюнули на все, назвали Иваном. Иван Ермолаевич Шнеерзон. Ну и ладно.

На самом-то деле что Харальд, что Иван, что Олегович, что Шнеерзон — все едино, потому что, когда мальчик вырос, оказалось, что мальчиком он вырос по ошибке, а на самом деле ему надо было вырасти девочкой. И эта ошибка природы была исправлена хирургическим путем, после чего у него… у нее… ладно, пусть у него, чтобы не путаться, обнаружились вокальные данные и теперь он… она… тьфу, черт… он поет песни на радио «Максимум» под именем Стефания. У нас в стране пренебрежительное отношение к именам собственным развилось чрезвычайно. Например, Петр Первый назвал вновь построенную столицу Санкт-Петербургом. Вот вы мне объясните — куда он смотрел? Я уж не говорю, что это и на трезвую голову не выговоришь, четыре согласные подряд, «нктп», тьфу! Да и вообще. Какого рожна русский город должен называться по-немецки? В великом и могучем слов не хватило? Поэтому когда началась война с германцами, город немедленно, очень патриотично и с нескрываемым удовольствием, переименовали в Петроград. И всем сразу стало легче. Питер и есть Питер. Удобно. Но когда война закончилась, произошла революция. И из Петрограда получился Ленинград. Потом прошло какое-то время, выяснилось, что революция и все, с ней связанное, было трагической ошибкой, и, дабы развязаться с проклятым наследием, опять вернулись к исходному названию. Теперь у нас есть город Санкт-Петербург, в нем Петроградская сторона, а при них Ленинградская область.

Или вот еще пример. Где-то в стране вятичей был город Вятка. Вятка — столица вятичей. Опять же после революции, когда возникла насущная необходимость увековечить имена всех и всяческих вождей, Вятку переименовали в честь известного мальчика из Уржума. И стала она называться город Киров. Ну и хорошо. Однако же кто-то из демократических властителей дум, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом столетии, отбывал в этом городе непродолжительную ссылку, каковой факт вошел во все учебники. И школьники, в силу своей малости и молодости ни про какую Вятку не слышавшие, совершенно антисоветски рапортовали на уроках, что не то Чернышевский, не то Белинский был в свое время сослан в город Киров.

Я уже не говорю про совершеннейшую трагедию с городом, именовавшимся когда-то Царицын. У этого города была исключительно тяжелая судьба, причем по причинам чисто топонимическим. Дело в том, что в гражданскую войну в окрестностях этого города процессом управлял товарищ Сталин. Это очень хорошо описано в бессмертной повести Алексея Толстого «Хлеб». Поэтому когда война закончилась, с монархическими предрассудками разобрались очевидным образом — взяли и назвали город Сталинградом. Никто же тогда не знал, что будет война с немцами и что они выйдут к Волге. А они вышли. Слева город Куйбышев. Справа город Сталинград. Какой будем брать? Конечно же, Сталинград, это ежу понятно. Политическая акция невиданной мощи — немецкие солдаты в городе Сталина. И город сровняли с землей. Потом, когда Сталин уже не мог обидеться, Сталинград тихонько переименовали в Волгоград.

Так что теперь, если кто-нибудь еще, не дай Бог, выйдет к Волге, то руководствоваться ему уже придется не политической топонимикой, а военно-стратегическими соображениями.

Сколько-то лет назад, часов в десять вечера, иду я себе по пустынной Москве, обходя лужи и преодолевая сугробы. Ночь. Улица. Фонарь (не горит). Аптека. У закрытой аптеки стоит печальный-печальный грузин в огромной кепке и с синим от холода носом. Увидел меня — обрадовался.

— Скажи, дорогой, — говорит он мне, — вот это аптека?

— Аптека, — отвечаю.

— Не работает?

— Не работает, — говорю. — Закрылась уже.

— А есть в Москве такая аптека, которая сейчас работает?

— Конечно, — говорю, — есть. Тут недалеко. На Никольской улице.

Грузин подумал и говорит:

— На Никольской?

— На Никольской.

— Слушай, раньше как называлась?

— Раньше, — говорю я ему, — Никольская улица называлась улица Двадцать пятого Октября.

— О! — говорит грузин. — Как туда проехать? На Никольскую улицу Двадцать пятого Октября?

— Это, — говорю, — легко. Сейчас спустишься в метро, доедешь до «Библиотеки», перейдешь на «Арбатскую», и одна остановка до «Площади Революции». А там рядом.

Грузин записал. Я пошел дальше, а он меня догоняет.

— Слушай, дорогой, ты сказал «Площадь Революции»?

— Да, — говорю.

— Сейчас как называется?

Все очень удачно совпало. Как говорится у русских — не было счастья, да несчастье помогло. Настойчивая рекомендация Бориса Шнейдермана на время уехать из Москвы совпала с желанием немедленно использовать информацию, полученную от старика-государственника. К этому надлежит прибавить и обрывочные сведения о родственнике Иоганне (или Иване) Дице, которые содержались в пухлом конверте, врученном Адриану все тем же Шнейдерманом.