Татьяна Полякова - Как бы не так!

Время от времени он начинал пристально смотреть на меня и заводил разговор по душам. Я неизменно пугалась, таращила глаза и отвечала односложно, чем в конце концов умудрялась его изрядно разозлить, и он, указав на очередную досадную оплошность, отпускал меня с миром.

В понедельник я совершенно не планировала встречаться с Павлом Степановичем. Он приезжает к девяти, а я в девять уже сдаю дежурство. Но не тут-то было. Он явился часов в восемь.

— Светило медицины черт принес, — сказал медбрат. — В понедельник, и такая невезуха. Скажи, за что?

— Да, — кивнула я. — Сидим тихо, починяем примус…

— Или на нас какой грех?

— Может, и есть, только мы об этом еще не знаем.

— Пойду-ка я порядок наводить в своем хозяйстве…

Я взглянула на ворох бумаг на столе и тяжко вздохнула.

В отделении наметилось оживление, трудоспособность персонала резко возросла, глаза засияли, а души возжаждали великих свершений. Одна я пребывала в сонно-ленивом состоянии и покидать его без видимых причин за сорок пять минут до конца смены не собиралась.

Павел Степанович рассудил иначе. Он возник в ординаторской в сопровождении двух доверенных лиц и, забыв поздороваться, начал с порога гневаться:

— Марина Сергеевна, в ваше дежурство поступил больной из первой палаты?

Речь шла о моем «крестнике», я с готовностью кивнула.

— Больной не наш, подбирать на дорогах полутрупы дело «Скорой помощи».

Я внимала, преданно глядя ему в глаза, осознавая всю тяжесть своей вины. Зайти чересчур далеко Павел Степанович все же не рискнул. И гневался не более трех минут. Тут его и осенило:

— Из милиции уже были?

— Сегодня, наверное, придут, — пожала я плечами.

— Черт-те что делается, — рявкнул он. — Третий день в отделении находится больной с огнестрельным ранением, а им и дела нет.

Я порадовалась, что достанется теперь не мне, а милиции, и с облегчением вздохнула.

— Кто звонил в милицию? — спросил он.

Я пожала плечами. Тут он вновь переключился с милиции на меня и возвысил голос. Честно говоря, я это не люблю, потому нахмурилась и слегка повысила свой:

— Насколько мне известно, сообщать в милицию о поступлении больного с пулевым ранением должна медсестра приемного покоя. — Это правда, а в приемный покой он не сунется. Мой папа полком командовал, и голосом я удалась в него. Шеф заметно растерялся и сказал на полтона ниже:

— Я вас не обвиняю, но в отделении полно бездельников, могли бы проконтролировать…

Стало ясно, что достанется медбрату, его шеф особенно не жаловал.

— Павел Степанович, — сказала я, — больной без сознания, так что для бесед с милицией совершенно не пригоден. Ничего страшного не случится, если оттуда придут позднее.

— Интересно вы рассуждаете, Марина Сергеевна, — усмехнулся он и прочел пятнадцатиминутную лекцию. Я нагло клевала носом, а под конец не удержалась и заявила:

— Я не несу ответственности за действия милиции.

— Так кто-нибудь звонил или нет?

— Понятия не имею.

Если день начался с нагоняя от начальства, добра ждать не приходится. Мотор не заводился, а когда с буксира его все-таки удалось завести, выяснилось, что ночью кто-то слил бензин. Я хлопнула дверью так, что заныла рука. Стало жалко машину, а вслед за ней и себя. Брат кашлянул за моей спиной и сказал:

— Брось. Понедельник, как известно, день тяжелый, а завтра уже вторник. Бензин у Сашки выпросим, он нам должен, как земля колхозу…

Горючее нашли и до города добирались вместе: на «Запорожце» медбрата спустило колесо, на работу он прибыл троллейбусом.

— Пальцы стучат, — заметил Брат через пару минут после того, как мы наконец тронулись с места.

— Там все стучит. Нужен ремонт, деньги и муж, лучше золотой. Мужа нет, денег нет, значит, и ремонта не будет.

— Я бы на тебе хоть завтра женился, — заверил Брат.

— Все так говорят, — усмехнулась я.

— Мужик нынче мельчает, характер давно редкость, а у тебя его на пятерых. Оттого и боязно с тобой рядом.

— Утешитель, — фыркнула я.

— Не злись, — он рукой махнул. — Опять же любишь ты хлопоты себе наживать. Вот хоть с этим мужиком…

— Чего он вам дался? — удивилась я.

— Так ведь теперь менты привяжутся: где нашла, да что видела…

— Лужу я видела, Вова, так и скажу. Как привяжутся, так и отвяжутся.

— Не сомневаюсь, — хохотнул он.

Впрочем, как бы я ни хорохорилась, но с той самой ночи, когда на лесной дороге я обнаружила мужчину с наколкой «Юра» на руке, в душе моей поселилось смутное беспокойство.

Прогноз Брата не оправдался: милиция к нашему пациенту отнеслась с прохладцей. Жив ли, нет ли — пока не ясно, показаний дать не может, а то, что в городе стреляют и нет-нет да и убьют кого, давно уже не редкость. Задали обычные вопросы и уехали.

Тот, кого звали Юра, пришел в себя в мою смену. Я как раз была рядом. Он открыл глаза, мутные и поначалу бессмысленные, прищурился, пытаясь сфокусировать зрение, и очень отчетливо спросил:

— Где я?

Голос низкий, хриплый, что неудивительно. Я склонилась к нему, чтобы он мог меня видеть, и заговорила спокойно и ласково, с той особой интонацией, которая появляется сама собой в разговоре с больным или ребенком.

— Вы в областной больнице, вам сделали операцию, ваша жизнь вне опасности.

— Вы кто? — спросил он с явным беспокойством.

— Я врач. Самое страшное для вас позади…

— Кто… — прохрипел он, тяжело вздохнул и с трудом закончил:

— Кто привез меня сюда?

— Я и привезла.

В этот момент я и сама забеспокоилась, с ним начало твориться неладное, он дернулся и вроде бы хотел встать. Я удержала его, сообщив скороговоркой:

— Вас нашла я, на лесной дороге, тут неподалеку, и привезла сюда. Вам не о чем тревожиться, все просто отлично, мы вас быстро поставим на ноги…

Он меня не слушал, вновь попытался вскочить, пришлось звать на помощь Брата. Не для того я тащила этого Юру и ночь напролет его штопала, чтобы он вот так, ни с того ни с сего, взял да и умер у меня на руках.

Проваливаюсь в беспамятство, он успел схватить мою руку, и прохрипел:

— Мне нельзя здесь… нельзя!

«И как мне это понимать? — думала я, возвращаясь в ординаторскую. — Что значит „нельзя здесь“? А где тогда можно? В какой-то другой больнице, где у него есть знакомый специалист и где, как он верит, все для него сделают?»

Эта мысль мне и самой не понравилась, я решила все с кем-то обсудить. Брат вошел за мной следом. Наташка раскладывала на столе пироги с ливером и сыр, кофеварка призывно фыркала, а я терзалась?

— Слышал, что он мне сказал? — обратилась я к Брату.

— Ну… — вяло ответил он.

— Что «ну», слышал или нет?

— Слышал.

— И что думаешь?

— Ничего.

— Как это «ничего»?