Джим Томпсон - Побег

Это произойдет дня через два, размышлял Док, выруливая на машине обратно на автостраду. Траектория пули и сама пуля побудят навести справки о «безымянном бизнесмене, который проводил отпуск в Бикон-Сити». А еще через два-три дня установят имя бизнесмена, как и род его «бизнеса». Но к этому времени это уже не будет иметь значения.

Выпуск новостей подошел к концу, уступив место диск-жокею. Кэрол опять задремала, и Док наклонился, чтобы выключить радио. Потом внезапно он прибавил громкости, они с Кэрол стали молча, напряженно слушать последнюю сводку новостей.

Вскоре они закончились. Кэрол повернула выключатель, медленно, с широко открытыми глазами, повернулась к Доку:

— Док?..

Док поколебался, потом твердо покачал головой:

— Нет. В конце концов, это случилось почти в шестидесяти милях от Бикон-Сити. Это не могло иметь какое-то отношение к...

— Почему не могло? Кто еще способен бы такое вытворять?

— Да кто угодно. Какой-нибудь пьяный, потерявший голову. Какой-нибудь разжившийся пистолетом подросток.

— На самом деле ты в это не — веришь, Док. Я знаю, что не веришь, — сказала Кэрол. — Ты не убил его! Руди до сих пор жив.

Посланная прямо в сердце, пуля Дока свалила Руди Торренто, подобно вспышке молнии. Он перестал дышать, прекратил всякое осознанное движение. Его глаза остекленели, его клиновидное лицо превратилось в застывшую шутовскую маску, и он молча завалился назад — идиотская кукла, которую отшвырнул хозяин.

Он стукнулся затылком об один из камней, которыми было выложено русло ручья. Удар усугубил и продлил его похожее на смерть состояние. Так что, далекий от того, чтобы всадить в него вторую пулю, Док Маккой удостоил его еще одним взглядом.

А менее чем через тридцать минут после ухода Дока Руди вернулся к жизни.

У него ужасно болела голова, и в качестве первого движения он перекатился на живот, заколотив по злосчастному камню кулаками. Потом вернулась память; страх захлестнул его, и он вскочил на ноги, скребя себя ногтями, стаскивая пальто и кобуру, взрезая рубашку и майку, срывая с себя весь этот окровавленный ком, созерцая и чувствуя свою пунцовую уродливую плоть.

Он беззвучно рычал, завывал, поскуливал, сокращая голосовые связки. Запрокинув голову назад, издал протяжный, беззвучный вопль — дрожащий, рвущий душу крик умирающего зверя. Теперь это было выполнено, последний ритуал, к которому понуждал инстинкт. Теперь он мог перейти к самому процессу умирания. Дыхание его все учащалось.

Душный, ядовитый воздух врывался в его легкие, его сердце пускалось вскачь и замирало, а тело стало подергиваться и деревенеть.

«Я знал это, — думал он тупо; это были почти последние его мысли. — Тогда, много лет назад, когда я был совсем еще мальчишкой, с тех пор, как я себя помню, я знал, что все будет именно так. Становится все холоднее и холоднее, и темнота становится глубже и глубже... и я знал. ЗНАЛ!»

«Знал». Это слово грохотало в его сознании, посылая сигнал через годы, через тысячи миль, через мрачные серые стены и холодные стальные решетки тюрьмы особо строгого режима. А обратно, через время и расстояние, пришел голос, который сообщил Руди Голова Пирогом, входящему в первую десятку социально опасных элементов общенационального масштаба, что он — глупое маленькое дитя, совершеннейший несмышленыш.

Руди заморгал, и на его посеревшем лице проступил легкий румянец.

— Макс?.. — прошептал он с надеждой. — Ты... ты здесь, Макс?

— Ну конечно, я здесь. А где мне еще быть, когда мой маленкий малтщик Руди в беде? А теперь делай, что я тебе говорю, сейчас же!

Руди сделал. Нечего и говорить, что он был совершенно один, наедине с журчащим, наполовину высохшим ручьем и густыми тенями выгнувшихся деревьев и солено-сладким запахом собственной крови. Но мысленно он был не один. С ним был единственный человек, которого он когда-либо любил и который любил его. Маленький Макс. Герр доктор Макс. Макс Вондершейд, доктор медицины, доктор философии, доктор психиатрии — подпольный акушер, врач для уголовников; человек, который никогда не мог сказать «нет» нуждающемуся, независимо от законов и профессиональной этики.

Они с Руди были сокамерниками в течение трех лет. Эти годы, проведенные в так называемой тюрьме строгого режима, принесли человеку по прозвищу Голова Пирогом то единственное подлинное счастье, которое он когда-либо испытывал. Такие вещи не забываются, не забываются такие люди. Начинаешь дорожить каждым его поступком, каждым его словом.

Руди распластался на земле, закрыл глаза. Расслабился настолько, насколько мог, и на какой-то момент задержал дыхание. Потом стал медленно считать. Один, два, три, выдыхая и вдыхая на счет. Когда он три раза досчитал до десяти, его дыхание почти пришло в норму, а его сердце перестало колотиться как сумасшедшее. Он продолжал держать глаза закрытыми, выжидая, и голос снова обратился к нему.

У него хорошо получилось — о, просто замечательно! Он вспомнил, что шок — страшный убийца; во-первых — шок, во-вторых — инфекция. Если ты поддашься шоку, даже очень маленькая рана может оказаться смертельной.

— Но, Макс. — Руди почувствовал, как на миг его снова охватила паника. — Она не маленькая! Между нами и десяти футов не было. И он выстрелил мне прямо в...

Руди сел. Хриплый смех клокотал у него в горле. Прострелил сердце? Черт возьми, да случись такое, его бы и в живых не было! Он снова осмотрел свой торс, задавшись вопросом, что именно случилось и как.

До некоторой степени загадка оставалась загадкой. Вернее, здесь присутствовал элемент чуда. Окованный металлом кончик кобуры, очевидно, заставил пулю чуть отклониться, а еще больше она отклонилась из-за крепкого, как железо, нагромождения поломанных костей и хрящей, образовывающих его грудную клетку. И все-таки ему очень повезло, что он остался жив, хотя рана была совсем не шуточной.

Начиная от точки прямо над его сердцем мясо было взрезано до самой кости поперек груди, а оттуда разрез доходил до середины его левого бока. Вероятно, из-за того, как он упал, — его грудь плотно прилегала к одежде и ремню кобуры, — крови у него вытекало сравнительно мало, в любом случае гораздо меньше, чем вытекло бы при обычных обстоятельствах. Но теперь, из-за того, что он двигался, рана его открылась широко и он терял кровь с угрожающей быстротой.

Руди сделал повязку из своей майки, крепко связав ее с брючным поясом и ремнем кобуры. Это помогло, но не слишком; помогло не намного больше и когда он добавил к повязке свои носки и носовой платок. У него оставалась одна вещь, вернее, две вещи, вполне пригодные для того, чтобы положить их на рану. Две толстые пачки денег, которые он урвал из добычи в банке. Но если он воспользуется ими, перепачкает их в крови... Хотя от них, наверное, и так не будет никакого проку...