Андрей Щупов - Мы из спецназа. Дикие

- Ну, да…

- А лет им обеим - где-то за девяносто и колдовством обе промышляют, так?

- Ты что, знаешь ее?

- Ясен пень, знаю! - Мишаня даже пристукнул по колену ладонью. - Или забыли ту бабу, что приходила к нам жаловаться на гадалку? Та, дескать, напророчила ей пропажу кошелька, и стоило ей вернуться от бабули, как кошелек действительно пропал. Она еще талдычила, что старуха сама его сперла, а мы с вами тут хихикали.

- Кажется, было что-то такое…

- Конечно, было! Я-то живу неподалеку, вот и не поленился к ней зайти.

- Ну, и что?

- Да ничего! Ладаном подышал, в глазки ей глянул. Узнать, конечно, ничего не узнал, но впечатления кое-какие получил. Короче, старуха и впрямь именитая - морщинистая, как чернослив, но держится барски, трубку пиратскую курит.

- Трубку? - удивился Харитонов.

- Самую настоящую! По всем углам иконы развешены, на лбу точечка индийская, на груди - четки. И видно, что людей обувает мастерски.

- Во-во! - Василий оживился. - Она самая! Голос дребезжащий, а глаза такие, что смотреть страшно.

- Схвачено! - Мишаня решительно указал на Гринева. - Беру его с собой и отправляемся к старухе. Прямо с самого утра! Если она не съехала с адреса, аккуратно проводим опознание и закрываем!

- Ишь, ты, какой быстрый! А дальше что?

- Дальше берем стволы, едем в лес и разносим тамошний гадюшник в щепки!

- Ты учти, после вчерашнего происшествия в «Возрождении» могут возникнуть проблемы. - Предупредил Лосев. - У ментов объявлена повышенная готовность. Так что могут и в лес не выпустить, и ошмонать на любом перекрестке.

- А что тут у вас стряслось? - поинтересовался Гринев.

- Да у нас тут кресты кто-то продолжает жечь, а вчера и вовсе ограбление банка организовали. Сейф, говорят, прямо сквозь стену выдернули.

- Это как же?

- Да очень просто, прицепили к машине тросом и выдернули.

- А что в сейфе было?

- Ну, этого нам никто не скажет. Может, золотишко, а может, и камушки какие.

- Я так понимаю, - начальственно откашлялся Тимофей, - что реквизиты людишек Атамана нам больше не нужны?

- Почему же, пригодятся! - Дмитрий бережно придвинул к себе помятую бумажку. - И потом, вдруг, Василиса адрес поменяла? Пусть Мишаня сбегает к ней, а там подумаем, как поступить. Ну, а сейчас скоренько распределим роли - и за дело…

Может, кто и назвал бы это лечением, но для Стасика это было сущим раем. Он лежал в просторной горнице, на мягком одеяле, а над ним хлопотали Горбунья и ее новоиспеченные помощницы в лице Мариночки и Марго. Дело свое они знали, и Зимин поразился тому, с какой готовностью девушки слушаются старуху, подавая ей склянки с водой и порошками, ополаскивая марлю и тряпочки, аккуратно промывая всю использованную посуду. Подобно юным новобранцам подруги Зимина не перечили своей наставнице ни словом, ни жестом. Похоже, насчет этой бабки они ничуть не преувеличивали: Горбунья и впрямь была колдуньей. Появись у нее такое желание, могла бы вить из них веревки. Поглядывая на своих «невест», он вынужден был признать, что даже самого Стаса они не воспринимали с той серьезностью, с какой вникали в бормотание Горбуньи.

- Главное, поскорее вывести гной. - Приговаривала старуха. - Чтобы ни капли яда в ране не осталось.

- Да откуда же гной? Меня только-только покусали!

- Когда зубы проникают глубоко, без гноя не обходится. - Ворчала Горбунья. - Это еще хорошо, что тебя Волк погрыз. Он у нас падалью никогда не питался. А вот был у нас медведь-подранок, вот тот мог опасно укусить. Бельмастый ему руку раз сунул - и все…

- Неужели откусил?

- Уж лучше бы откусил. Рука нагноилась, а я и поделать уже ничего не могла, опоздала. Предложила резать, а он, дурачок, испугался. Ну, а как Антонов огонь случился, так и преставился. - Бойко перекрестившись, Горбунья пробормотала под нос коротенькую молитву, подойдя к печке, зачерпнула из глиняного горшочка парящей кашицы. Деловито понюхав снадобье, деревянной лопаткой размазала по льняной тряпице. Обернувшись к лежащему Стасу, строго предупредила:

- Жечь будет, терпи. Уж пусть лучше сейчас переболит. Очень уж худая у тебя рана.

- Что же в ней такого худого?

- Балбес! - старуха пристукнула ему по лбу все той же деревянной лопаткой. - Левое плечо рядом с сердцем, так что случись что, у тебя, милок, и гангрены никакой не будет. Как начнется заражение, так и умрешь.

Маргарита от ее слов без сил опустилась на лавку, Мариночка тоже побледнела. Глянув на них, Зимин не удержался от смеха.

- Хорошо же ты умеешь утешать, бабка!

- А мне тебя не утешать надо, а наоборот злостью наполнять. Будешь злиться, скорее поправишься. Смиришься с болезнью, с места не встанешь… - мелко ступая, Горбунья подошла к больному, щепотью перекрестила ему лицо. - А ну-ка, держите его, любезные!

Девушки послушно подскочили к Зимину, прижали к лавке. Старуха прицелилась и одним шлепком прилепила тряпицу с варевом к обезображенному ранами плечу. Взвыть Стас не взвыл, но зубы стиснул крепко. Перед глазами тотчас поплыли радужные спирали, и тысячи змей разом зашипели в голове. Казалось, некая сила приподняла его над лавкой и медленно-медленно закружила.

- Лежи, милок, не шевелись, а я над тобой пошепчу маленько. И глаза закрой, так тебе легче будет.

- Колдовать будешь, старая? - через силу выдавил он из себя.

- А и буду - тебе, касатик, это только на пользу. Женушкам твоим я тоже шептала, - сам видишь, живы пока.

- Бабушка хорошо шепчет, честное слово! - услышал Зимин голос Маргариты. - У меня раны еще хуже твоих были, - и ничего, зажили.

- Да ты ведь хромаешь еще.

- Это пока. Но бабушка говорит, что через неделю пройдет.

- Бабушка… - не открывая глаз, Стас улыбнулся. От детского этого слова на него вдруг повеяло забытым уютом, горячими пирогами и вязаными носками. Наверное, только сейчас он сообразил, что никогда в жизни не произносил этого слова вслух. Оно всегда было где-то вне - на страницах книг и журналов, на экранах телевизора и в устах посторонних детей. Увы, подобно Тимофею и Димке он был изначально детдомовским, а значит, не имел возможности называть кого-либо мамой или бабушкой. И теперь, изведав на вкус забавное словцо, он неожиданно познал для себя заповедную сладость родства, познал, сколь многого был лишен на протяжении всей своей жизни.

Бред продолжал кружить ему голову, и сморщенные руки Горбуньи - руки, чудесным образом превращенные в руки бабушки - касались его груди, утирали со лба пот, влажной ваткой промокали горящие губы. Это тоже походило на чудо, и, слепо потянувшись рукой, он поймал чью-то ладонь, порывисто сжал. Наверное, это была кто-то из девушек, но в данную секунду Зимину ужасно хотелось, чтобы за ним ухаживала настоящая родственница. У всех нормальных людей обязаны быть свои бабушки, и в эту секунду бабушка появилась и у него.