Овидий Горчаков - Антология советского детектива-4

Генерала фюрер не пожелал слушать. Рация замолкла.

Генерал постоял возле рации и так же медленно, как к ней подходил, вернулся к столу.

Молчание становилось трудным. Чтобы как–то его разрядить, начальник штаба заметил:

— Сегодня летная погода!

— Вы в плену иллюзий! — остановил его генерал. — Время, когда мы радовались летной погоде, прошло… Теперь это означает, что наши поиска будут получать удары с воздуха…

Он отошел от стола и настроил приемник на Москву. Передавали сводку Советского информбюро. Мне пришлось переводить. Я едва успевал за диктором, но главное все же успел перевести:

— …Сильный контрудар нанесен врагу в районе Наро–Фоминска. Противник отброшен. Захвачено пятьдесят три подбитых танка… Немцы начали отходить из Яхромы и на соседних участках…. Группа Белова продолжает наступление…

— Белов? — живо переспросил начальник штаба.

— Вам известна эта фамилия? — спросил генерал.

— Из–под Каширы выдвинулся кавалерийский корпус… Я никак не мог установить, кто командует этим корпусом… Они сами сообщили нам его имя… Ромны! Вы помните кавалерийскую атаку? Это на рассвете, когда нам пришлось покинуть город… Кавалеристами командовал Белов…

Генерал обернулся ко мне. Злая усмешка застыла у него на губах.

— А там не упомянуто имя Катукова?

— Не слышал, — ответил я.

— Этот танкист меня больше волнует! Мы еще услышим о нем… Итак, господа, обстановка ясна! Время не терпит! Приказа я своего не отменяю! Я еще ваш командующий… Придется мне ехать в Германию и лично объясняться с фюрером…

Минул еще один день.

Генерал сидел, прильнув к приемнику. Он. ловил какое–то нужное ему сообщение. Я предложил свои услуги для перевода.

— Не то! — ответил он мне. — Я жду сообщения, которое будет передано на всех языках мира… Настал час выступить Японии… Только ее выступление еще может нас спасти!

7 декабря войска генерала пытались оторваться от наседавших на них частей Красной Армии, но это не удалось. Начиналась паника… Восточнее Тулы фронт грозил падением…

8 декабря последовал приказ Гитлера перейти к обороне, и в тот же день генерал наконец поймал сообщение по радио о нападении Японии… на Соединенные Штаты Америки!..

— Барон не смог сдержать своего слова! — бросил он мне. — Он уверял, что Япония поможет нам в поединке, а, теперь на нас поднята и вся Америка!

Бушевала метель. Низкие свинцовые тучи сыпали крупными хлопьями, ветер спрессовывал их в сугробы, перепоясывал сугробами дороги, оковывал гривастыми обручами деревни, прикрывал увалами разбитые немецкие танки, машины, пушки. Сводки указывали, что метель разгулялась по всему Подмосковью.

Метель спасала немцев от полного разгрома, ибо советские самолеты не могли действовать, но армия отступала под нарастающими ударами русских.

Генерал собрался в Германию, ничуть не сомневаясь, что к армии он больше не вернется. Он получил намек, что фюрер недоволен им, что от него отступились и его покровители.

В Рославль, в штаб группы армий, мы выехали с ним вместе, без него мне в армии делать было нечего. Он полагал, что из Рославля я сразу отправлюсь в Берлин к барону.

Теперь он хотел выглядеть умным и прозорливым.

— Вы помните совещание под Минском? — спросил он меня. — Я тогда задал вопрос, где мы предпочтем получить затяжную войну. На близких или на растянутых коммуникациях? Все предпочли получить ее на растянутых коммуникациях… Можете передать барону, что мы вползли в затяжную войну, вдалеке от баз снабжения… Барону и его друзьям надо сегодня искать возможности договориться с Западом…

Генерал недоговаривал, боялся ли он меня или самого себя, но не произносил слово «поражение», хотя уезжал от отступающих войск, а это он считал поражением.

У Максима Петровича меня ждало сообщение из Центра: «Переправиться в спецотряд и ждать новых указаний».

Я сообщил Максиму Петровичу, что моя миссия окончена, и просил его переправить меня в лес к его людям.

— Пора, — ответил Максим Петрович, — и мне пора! У меня других заданий, как только держать связь с вами, здесь не было…

На всякий случай, чтобы не иметь неприятностей о полевой жандармерией, я доложился генералу. Он пожал плечами:

— Молодость! В такие часы — и охота!

— Я не думаю, что еще раз попаду в Россию… Хочу побывать в русском лесу… Офицеры часто выезжают на охоту…

— На охоту? Хм! Я сутками не снимал сапог и не раздевался, а тут — охота! А впрочем, быть может, это легче — ничего не принимать близко к сердцу…

Метельным утром на розвальнях мы выехали с Максимом Петровичем в лесную сторожку к его брату. Пост полевой жандармерии проверил наши пропуска, лошадка рысью побежала к лесу.

Петр Петрович Веремейкин тоже снялся с места. Втроем мы углубились в лес. Лошадь шагала по снежной целине, снег тут же засыпал ее следы и следы от полозьев.

Отряхивали снег приспущенные от его тяжести ветви, стыли оголенные осинки, шумели шапки сосен. Там вверху гулял ветер, набирая силу для снежной бури. Теперь уж скоро нас окликнут из леса и встретят советские люди.

1

а одном из аэродромов под Москвой приземлился воздушный лайнер, совершающий регулярные рейсы между Москвой и европейскими столицами.

Все, что произойдет, я мог узнать не выходя из своего служебного кабинета. Но как удержаться и не взглянуть на старого «знакомца», который и не подозревал, что в лице чекистов нашел терпеливейших исследователей его запутанной и до невозможности затемненной местами биографии, его характера, его личности во всех ее проявлениях.

Мы ждали его… Рано или поздно он должен был вновь появиться. Тогда нам не сразу удалось установить, кто он такой.

Обычная суетня на большом аэродроме… Кто–то торошося к трапу, кто–то проходит таможенный досмотр. Провожающие, ожидающие, встречающие… Все это смешивается в беспорядочный хаос. Но вот диктор объявляет о прибытии лайнера, которого ждем и мы. Лайнер подруливает к назначенному ему месту, по трапу спускаются вниз на летное поле пассажиры.

Вот он! Он идет, перекинув плащ через левую руку, в руках у него модный кожаный портфель. На голове шляпа, он в сером летнем костюме.

Жарко. Он снимает шляпу и вытирает белоснежным платком пот со лба. Житейский, бытовой жест. Но так ли это? Мы знаем, что у этого человека отработан каждый жест, а не только каждое движение.

Я посмотрел на своих товарищей. Они обратили внимание на его манипуляции со шляпой и платком. Ищут, кому же он подал знак? Неужели его кто–то встречает? Но это, конечно, только предположительное объяснение его жеста. Так он может подать знак тревоги или, напротив, известить, что все благополучно, что он спокоен, что все развивается по заранее намеченной и обусловленной до мельчайших деталей схеме.