Василий Ардаматский - Избранное. Компиляция. Романы и повести 1-13

— Попробую, — ответил Владков.

— Последнее — вспомните, как на допросах оборонялся Ростовцев. Он даже потребовал записать это в протокол. Он говорил, что переадресованная ими техника не пошла куда-то налево, она только пошла вместо одного колхоза — в другой, а там, мол, тоже строят коммунизм. Я ему тогда предложил добавить, что более того — они тому другому колхозу даже облегчили строительство коммунизма; правда, за взятку деньгами, незаконно взятыми из колхозной кассы. Я уверен, что и на суде защита будет хвататься за эту мысль… — Раилев покачал головой. — В моей практике это первый случай, когда преступники так нагло заявляют об объективной положительности их преступлений. А теперь — по домам и до понедельника.

Когда спустя полчаса Куржиямский и Владков вышли из своей комнаты в коридор, они увидели впереди уходившего домой Раилева — под тяжелым его шагом поскрипывал старый паркет. Они остановились и смотрели ему вслед, пока он не свернул к лестнице…

В понедельник утром Куржиямский и Владков приехали в прокуратуру, и постовой в проходной сказал им нечто непонятное: «Умер старший советник юстиции Раилев…» Они даже миновали проходную и только уже во дворе прокуратуры замерли на месте, посмотрев друг на друга, и вдруг побежали к зданию. Одним махом вскинулись на свой этаж и — к кабинету Раилева. Дверь заперта, зачем-то постучали. Из комнаты напротив выглянул советник юстиции Юмашев.

— Что вы стучитесь? — спросил он, глядя на них слепыми глазами. — Он умер.

— Это правда? — выкрикнул Владков.

Юмашев, не ответив, закрылся в своей комнате.

Они пошли в секретариат.

Мария Исидоровна Ханаева — пожилая секретарша, каждый год собирающаяся на пенсию и каждый раз остающаяся еще на годик, — сидела за своим столом точно окаменевшая, прижав платок ко рту.

— Мария Исидоровна, как это случилось?.. — тихо спросил Владков, шагнув к ней, и она заплакала в голос.

В это утро в Прокуратуре СССР плакали многие: Раилева очень любили за его исступленную преданность делу, за умение безоглядно работать, за его принципиальность и справедливость ко всем, включая и преступников. В это утро вспоминали его на всех этажах… Как сказал он однажды на партийном собрании, что прокурор это самый обыкновенный человек, но только необыкновенно честный. Или как однажды на совещании он вступился за раскритикованного областного прокурора. Кто-то из начальства бросил ему реплику: «Не знал, что вы еще и адвокат». В ответ на это Раилев сказал: «Мы тут все — защитники правды»… Или как он однажды потребовал снять со стены стенгазету, потому что в ней была нарисована карикатура на уборщицу, оскорбительно издевавшаяся над ее физическим недостатком. Не было конца таким воспоминаниям о Раилеве — почему-то мы чаще вспоминаем все хорошее о человеке, только когда он умрет…

В час последнего прощания с покойным в зале было тесно и душно. Говорились прощальные речи. Тихо играла музыка. Раилев и в гробу был такой же крупный, грузный, на груди у него лежали большие рабочие руки.

Всем запомнилась речь друга Раилева, такого же пожилого человека:

— …Ни друзья, ни даже его близкие толком не знали, сколь тяжела была у него болезнь сердца. Однажды он при мне уронил стекляшку с нитроглицерином и так смутился… сказал: «Не понимаю, как это в карман ко мне попало». А теперь мы знаем — уже давно его сердце висело на волоске. Почему он таил это от нас? Не хотел, чтобы кто-то подумал, что ему работается тяжелее, чем другим. Не хотел, чтобы жалели… Помните, в партбюро его выбирали? Он, в отличие от других, не говорил, что не сможет справиться физически, он только высказал тревогу — хватит ли у него на это высокое звание авторитета и понимания жизни? Он и ушел из жизни, как уходят большие, сильные люди. Мы вместе в субботу вышли из прокуратуры — он сказал мне, что в тот вечер беседовал со следователями своей группы, и закончил: «Золотой народ»… Ну, вышли мы из ворот. Мне идти на троллейбус, ему — на метро. Он махнул рукой; «До понедельника» — и зашагал от меня… навсегда… А дома только жене шепнул, что ему что-то неможется, лег в постель… Заснул… И не проснулся… Дорогой наш друг и товарищ, прости нас за то, что мы не заметили твоей болезни… Прощай… — Сказав это, друг покойного подошел к гробу ближе, хотел, наверно, поцеловать своего мертвого друга, но сил у него на это не хватило, ноги подкосились, кто-то его подхватил.

Вот так не стало руководителя следовательской группы Бориса Борисовича Раилева. Вернувшись с похорон в прокуратуру, Владков и Куржиямский молча сидели в своей тесной комнатке.

— Надо же что-то делать… — сказал Куржиямский.

— А ты знаешь, что надо делать? — сердито спросил Владков.

— Надо работать… без него, — тихо произнес Куржиямский.

Они не знали, что как раз в это время подписывался приказ о назначении Владкова руководителем группы…

Уже несколько дней Сараева не водили на допросы. Последний раз вызвали, но допроса не было — следователь Владков только сообщил ему, что по этому делу, ввиду его громоздкости, будет проведено несколько судебных процессов и что в ближайшее время ему придется съездить на процесс в Донецк и дать там показания по взяткам из тех мест.

Ехать так ехать — один черт. Слава богу — скоро конец… Чему конец?

Сараев вернулся в тюремную камеру и, сидя на койке, тупо смотрел в свинцово-серую стену. Его сожитель по камере храпел на своей верхней койке. В самом деле — чему конец? Больше не будет глаз следователя — то усталых, то злых, то смешливых, но никогда добрых или сочувствующих… Ну не будет еще рядом этого храпящего соседа — пошлого вора, который если не храпит, то лезет к нему с философскими разглагольствованиями о добре и зле. А главное — не будет того, длившегося долго-долго, когда день за днем каждое утро он садился на стул перед столом следователя и не спешил поднять глаз, знал — глаза следователя уже ждут.

— Ну, Сергей Антонович, продолжим?

Он молчал… Ну в самом деле, почему и как все это с ним случилось? Когда он сам пытался анализировать свою катастрофу, он убеждал себя, что до выдвижения в Москву, когда он был директором завода, ничего похожего с ним произойти не могло. Да боже ж мой, если бы тогда кто-нибудь позволил себе хотя бы намекнуть, что он может стать преступником, да он за такое мог бы и убить…

— Началось все, я думаю, все же в Москве, — сказал он наконец.

— Однажды один мой подследственный говаривал мне, что, если бы он не поехал в Одессу, он вором не стал бы никогда, — заговорил Раилев, — дескать, там воздух такой, что нельзя не воровать. Но это, Сараев, был мелкий и тупой человечишка… Нет, нет, Сараев, давайте не будем обвинять города. — Раилев вынул из папки бумагу. — Я вам прочитаю сейчас письмо рабочих завода, где вы были директором. Писали они в Москву на имя министра. Жалоба-сигнал в момент вашего перевода с завода в министерство.